Кирилл Берендеев - Мир внутри

Следующий четвероногий экипаж готовили в спешке, ракета для запуска уже находилась в монтажно-испытательном корпусе. В середине августа запуск «Спутника-5» прошел на ура, обе собаки, Белка и Стрелка, остались живы и здоровы, нервное напряжение, царившее в Заре с мая, немного разрядилось. И вот только тогда Главный вышел к нам, рассказать о нашей особой миссии.

Начал издалека, наверное, чтобы и мы, и он сам подготовились. Разработанный конструктором Феоктистовым спускаемый аппарат крайне мал, большую его часть занимает спасательная капсула, отстреливаемая при спуске, сейчас ведутся доработки, чтоб убрать капсулу, не проигрывая в безопасности, но все равно работы растянутся надолго, а нам надо спешить. Он вздохнул, и продолжил:

– Мы подготовили в феврале отряд космонавтов, куда вошли шесть человек. Руководствовались следующими критериями: рост до ста семидесяти, вес до семидесяти, возраст до тридцати. К сожалению, этот отбор не оправдал себя. Работать с приборами в скафандре внутри такой тесной капсулы полноценно не сможет ни один из них. Значит, надо либо резать приборы, либо… – он снова помолчал и начал с новой строки: – Я решил собрать другой отряд, на первый запуск. Рост до ста шестидесяти, вес до пятидесяти, возраст не более шестнадцати. Вы все прошли первые испытания, все готовы на сто процентов. Но надо еще больше, выжать двести процентов, потому что один из вас станет первым в космосе. Первым человеком в космосе, – повторил Главный и замолчал, снова остановив взор на Свете. И оторвавшись от нее, продолжил в ватной тиши: – Я отберу четверых, первый отряд будет сформирован к ноябрю.

И пусть он дальше сообщил, что это секретная миссия, что имен наших никто, под страхом трибунала, разглашать не будет, что мы летим в космос, иначе в космической гонке у наших заклятых противников, идущих ноздря в ноздрю, не выиграть, что официально на нашем месте будет красоваться и принимать почести другой человек, «другой портрет», как сказал он – все вышеперечисленное, проговоренное Главным в спешке, комкано и сжато, не имело значения. Все ждали именно того, первого объявления. Ждали, но никто не надеялся. Верили, и не верили случившемуся. Помню, когда за Главным захлопнулась дверь, все думали, что будет какое-то еще объяснение, что их как-то свяжут с теми, кто уже бывал здесь, с той шестеркой засекреченных летчиков, одному из которых предстояло, вроде как в декабре месяце, стать первым космонавтом. Что с ними, как все это произойдет и что потом станет с нами, отобранными.

Нет, последний вопрос встал куда позже. Но тогда все мы, шесть десятков, стояли, держа равнение на дверь, точно на параде, выстроившись так, что пролети муха, и звон ее крыльев станет слышен в любом уголке зала. И лишь затем, да, Света закричала что-то, подпрыгнула, вцепившись в шею Макса, едва не повалив его, потом накатило на меня, а затем общая истерия охватила всех.

С ней всегда так – середины она не знала. Взлеты и падения, в ритме ударов сердца, если на горизонте только проступала прямая линия неспешной, скучной, спокойной жизни, это для нее означало клиническую смерть – как прямая осциллографа, соединенного с сердечной мышцей больного. В больнице Света только на нее и смотрела, едва вошла, уже потом обратилась к Васе, а сперва минуту или больше, не отрываясь, глядела на сердечный ритм, вялый и неровный, только приходящий в норму. Макс напомнил ей о цветах, она спохватившись, присела на край кровати, поцеловала Василия в обе щеки, он, не в силах обнять, поднять руки даже, расплакался беззвучно. Ей хватило сил удержать собственные слезы, в такие минуты Света становилась скалой, за которою можно ухватиться, чтобы переждать бурю.

Правда, только на этот краткий период. Позже она либо замыкалась в себе, лагерное это воспитание или собственная генетика, я так и не понял, вряд ли одно ходило без другого, либо становилась непривычно склочной, мнительной, раздражительной, терпеть которую можно только с очень тяжкой любви. Нам с Максом подобное и оставалось, ему первому досталось познакомиться с подобной Светой, то истеричкой, то аутисткой.

Однажды, за год до «жизни во грехе», я встретил ее в магазине, тогда они только отпраздновали с Максом скромную свадьбу, где присутствовали мы с Васей и еще несколько выветрившихся из памяти знакомцев обоего пола. Поздравили, посидели, выпили, закусили, немного, для приличия – ведь назавтра новые испытания, так что начало новой жизни пусть и не стало новым глобальным понедельником, но хотя бы в тот день было отмечено таковым. А на следующий, нет через день, вот как раз понедельник и случился, я встретил ее в магазине. Даже не узнал серую мышку, съеженная, вобравшая голову в плечи, она бродила меж прилавков, набирая продукты, затем подошла к продавщице, та, видимо, в курсе происшедшего недавно, поздравила, стала делать нарезку колбасы и хлеба, Света упорно молчала, глядя прямо перед собой – в никуда. Я вышел, не решившись потревожить ее пустоту во взоре. Не попытавшись прогнать ее. Позже, все позже. А тогда я все отдал Максу, и хорошее, и дурное. Все, что было в ней.

Когда в начале сентября шестидесятого начались новые испытания, я тоже все отдал ему, оставаясь чуть в стороне. Так спокойней, так меньше болело сердце. Не могло не болеть, хоть я и считался тогда едва не абсолютно здоровым. Как и позже, после первых испытаний, семь лет спустя, когда Света пришла ко мне жить. Я не сразу спросил, что значит эта фраза в ее устах, вздрогнул, когда получил обезоруживающий, выбивший почву из-под ног ответ. Грех она подразумевала в другом: она пришла ко мне, не изменяя Максу, по-прежнему его любя, и не в силах оставить эту любовь. Только разнеся ее на кусочки, только попытавшись задавить ее в себе, только…

Я не слушал ее, кажется, тогда я впервые заплакал при ней, чувствуя себя полностью, абсолютно бессильным перед этой женщиной. Девушкой. Странно, Света лишь на несколько месяцев старше меня, но всегда казалась многоопытной, повидавшей всего, наломавшейся уже в те годы, когда иные и не понимают всей тяжести этого слова.

Недаром сразу по завершении сумасшествия в актовом зале, она пошла, сама пошла к Главному, добилась встречи, чтобы выяснить, возможно ли появление в качестве первого космонавта женщины, помню, она так и сказала женщины, наверное, с тех самых пор я не мог воспринимать ее иначе. Будь я чуть тоньше натурой, во время любовных сцен я бы «выкал» ей. Может быть. Она заслуживала того, право же, и вовсе не в ревности, а исключительно в уважении дело. Хотя может, я перегибаю палку и по-прежнему злюсь на нее, но где-то настолько в глубине души, что не замечаю этого даже сейчас, когда мы едем в трамвае. Сев, Света положила голову на плечо Макса тем естественным, внутренне неосознанным движением, от которого у меня сжалось сердце. Я сидел напротив, смотрел на то, как Макс, в свою очередь, осторожно положил свою распухшую лапищу на ее колено, так не глядя друг на друга, да и на меня тоже, будучи где-то далеко, они проехали эти две остановки. Мы сошли, заковыляли, направляясь к недалекому кафе, где Макс предложил нам остограммиться по поводу.