Кирилл Берендеев - Мир внутри

Пока происходило только тяжкое. Первого декабря был произведен запуск «Спутника-6». Поначалу все шло нормально, корабль вышел на орбиту, Заря отметила это долгими здравицами, мы тоже вздохнули с некоторым облегчением, ведь Главный после катастрофы с Р-16 клятвенно пообещал не отправлять в полет никого из нас, пока хотя бы дважды, он не один раз повторил эти слова, дважды корабли с собаками не вернутся в целости и сохранности с орбиты. И только потом вы.

Система торможения. Она никак не хотела вписываться ни в приказы Совмина, ни в заклинания Главного. Снова авария, корабль при спуске перемахнул территорию СССР, по линии пошел приказ на подрыв. Услышав, я побелел, Вася первый раз в жизни, увы не последний, схватился за сердце. Светку заколотила отчаянная истерика, она все рвалась высказать все в лицо Главному, Макс едва смог удержать ее. Кричала про Васю, не сомневаясь, что именно он отправится в гибельный полет, именно его разнесут на куски, стоит кораблю только приблизиться к территории врага, стать досягаемым для кораблей ВМФ, самолетов и вертолетов, барражирующих в нейтральных водах. Ведь в тот раз, едва осколки «Спутника» упали в океан, за них началась молчаливая схватка флотов, ищущих все, что только могло всплыть или оказаться на малой глубине.

Страх буквально сковал нас. Странно, что только Вася избег его, почему-то будучи абсолютно уверен, что первым отправят либо Макса, а если Главный захочет выкрутиться по полной, то Светку. Все остальные же думали на него, глядя почти как на призрак, особенно, стоило ему повернуться спиной к собеседнику.

Я зачастил к психологу. Прежде находил успокоение с Васей, но сейчас, глядя на него, как на первого космонавта, и возможно, именно из-за этого как на призрак, беседы не помогали. У Ерофея Ивановича, да не сочтет кто-то подобные посещения изменой нашей дружбе, меня только и отпускало. От него я научился держать свой пульс в руках, шепча про себя заветные «шестьдесят пять», количество ударов в минуту у спящего, особенно когда они, эти удары, зашкаливали за полтораста. Самовнушение сильно помогало нам, детдомовцам, верно, только это и могло помочь.

Не знаю, как, главное, к чему, в это время готовили «больших космонавтов», о них в Заре не говорили ничего, раз только, после аварии приезжала депутация из Звездного. Недолгие совещания – Совмин на следующий день одобрил план отложить первый полет человека до начала шестьдесят первого, поручил выправить дела с системой торможения. Вздох облегчения, втихую попраздновав день, Заря вернулась к адовому своему труду. Запуск следующего дублирующего корабля, их всегда теперь выпускали парами, готовился в конце декабря. От его пуска зависело очень многое, если не все, но все равно, передышка, данная сверху, заставляла работать уже не за страх.

Вася простил меня за психолога, не нашел причин, по которым мне следовало бы просить прощения. Как тогда, при первом его ударе, когда он полдня пролежал на кровати и лишь только придя чуть в себя, подполз к телефону и позвонил мне. Мы сговаривались в тот день поехать на рынок, я долго ждал звонка, почему-то будучи уверен, что Вася закопался по своему обыкновению, и все не решался беспокоить его сам. Когда услышал хриплый шепот, даже скорее сдавленный шум сердца, у меня самого отнялся голос. Немедля вызвал неотложку и вперед нее прибыл к Васе, соседка, она только вернулась, открыла дверь. Счастье, его комнатка не запиралась, замок давно сломан, иначе я, вышибая, непременно ударил бы его, пытавшегося выбраться наружу.

Почему я вспоминаю это сейчас, оглядывая ежащихся под ударами снежной бури своих товарищей? Света совсем сдала, жалась к Максу, но и того не хватало, чтобы противостоять стихии, мы отложили старт к кафе и пережидали, переводя дыхание, заряд на остановке, не могшей защитить ни от снега, ни от ветра, ни от чего бы то ни было вообще.

– Жаль, что так случилось, – произнесла, раздышавшись и Света, почуяв мое состояние; она всегда говорила, что чувствует и мои мысли, и мое настроение, и вообще много чего чувствует, именно поэтому и пришла тогда ко мне жить, пережидая, пытаясь найти успокоение, даже нет, пытаясь бежать успокоения, переждать затишье перед бурей. Ведь она всегда любила только одного, мои чувства в расчет не брались. Да и были ли они, эти чувства, я и сам толком понять не мог. И сейчас, когда все вроде бы устаканилось, ушло в прошлое, холодным, не совсем холодным но немного отстраненным взором глядя на перипетии наших взаимоотношений на протяжении истекших в небытие лет, я не могу ответить даже на столь простой вопрос. Казалось бы, очень простой.

Она всегда нравилась, своей неуемной, неукротимой, необузданной жаждой жизни. Я питался ей, что греха таить, все мы подпитывались этой светлой энергией, дававшей удивительное напряжение нашим сердцам, чтобы продолжать биться в ритме ста двадцати ударов в минуту при встречах, вольных или невольных: как та, когда она пришла ко мне жить во грехе, и в добавление, в утверждение своих слов, притянула к себе и поцеловала, настойчиво, непреклонно, – невозможно не ответить тем же.

И даже тогда, когда она лежала, переломанная, в больнице, спустя год после аварии только начавшая приходить в себя, она свершила ту же процедуру, заставив сердце заходиться ходуном, когда я глядел на худенькое тело, почти сплошь покрытое бинтами, на лицо, в мелких железных оспинах, которые так хотелось стереть ладонью. А, нет, это было раньше, много раньше, едва ее перевели из реанимации в бокс, и Макс, он, конечно, прибыл первый, покинул нас, а следом удалился и Вася, все почувствовав, оставив нас наедине. Света открыла глаза, немедленно заставив мое сердце биться так, как она того желала. Говорить она не могла, но глаза приказывали.

Или это позднее. Я не помню, события того года мешаются в памяти – слишком уж страшен он был, тот холодный, беспамятный тысячу девятьсот шестьдесят седьмой. Для нас, для Зари, да просто страшный год. Все надеялись, что следующий будет непременно лучше. Об этом говорил и Главный, в шестидесятом, вызывав нас к себе и говоря, что это был самый сложный год в его жизни, и что следующий непременно станет удачливей. Просто потому, что иначе не может быть. Вот только в шестьдесят седьмом сказать так он не мог – умер в самом начале предыдущего, не менее тяжкого. А его слова так нужны были нам всем.

В конце декабря новый запуск. Инженеры перебрали все системы корабля вручную, не доверяя технике, прозвонили километры кабелей. Должно было сработать. Наверное. Подвела ракета. Рвалось не где тонко, а где хотелось, словно в издевку. Корабль совершил суборбитальный полет и рухнул в сибирскую глухомань, искали его долго, очень долго, а когда нашли – не поверили своим глазам. Обе собаки несмотря на лютый холод выжили, истошным лаем встретив поисковую экспедицию. Их вернули в Зарю, каждый хотел убедиться собственными глазами, что такое тоже возможно. Их тискали, ласкали, прижимали к груди, кажется, подобное испытание было посерьезней всего, что они пережили за прошедшие три месяца.