Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

― Ну вот, Мила, ― позвал профессор, ― можем ехать дальше!

― Не хочу! ― мой голос звучал глухо. ― Никуда я не хочу ехать.

Шиманский стянул запачканные рукавицы, пихнул их в бардачок, устало подковылял ко мне и молча опустился рядом, на влажный гравий. Перед нами непроходимой стеной высились лиловые деревья, по кобальту неба плыла сонная луна, и где-то далеко, за пределами горизонта, матовой дымкой намечался слабый, едва различимый отсвет зари.

― Вы не расскажете в чём дело?

― Твоя жизнь в опасности, ― отозвался Шиманский, ― а детали, если позволишь, ― позже! Сейчас надо ехать дальше.

― Никуда не хочу, и ничего не хочу, ― шелестнула я. ― Мне ничего уже не надо, и жизнь моя мне тоже больше не нужна.

― Не думай, Мила, ― вздохнул Шиманский, ― что мне сейчас легко и что я ничего не чувствую! Я знал Влада с малолетства, я любил его, как родного. Но я не виновен в том, что со временем наши пути разошлись… А сейчас я просто обязан исполнить обещание, данное твоей матери и оправдать своё звание крёстного. Я должен защитить тебя! Садись в машину!

Он намерен защищать меня… Шиманский выглядел так, будто бы из него вытащили все жизненные силы. За одну лишь ночь он постарел лет на десять. И вместо мужчины среднего возраста, ухоженного, с налётом модности, передо мною был измученный, больной человек, поставленный у порога старости. Он хочет защитить меня, он делает всё, что может. Да только может он, увы, немногое… И он это знает… Что ж, не одной мне плохо… Почему-то этот факт вовсе не радовал! Я забралась в Мерседес, Шиманский тоже вернулся на водительское место, велел мне поспать. Я, чтобы не расстраивать его ещё больше, закрыла глаза. И вместо снов со всех сторон обрушились воспоминания: вот я иду по заснеженной трассе, растерянная и напуганная, и на горизонте появляется пара фар, а потом распахивается автомобильная дверца, и навстречу выходит стройный двухметровый силуэт… моя рука в его нежной ладони… и бесконечные наши беседы ни о чём, ежевечернее ожидание звонка, и нелепая встреча в кафе, и пустая набережная, и… и я подскочила, вспомнив кровавую струйку на персиковой коже…

― Пётр Павлович!

― Что, Мила? Почему ты не спишь? ― похоже, профессор сам только что ото сна очнулся.

― Дайте мне карту и пустите за руль!

― Не стоит, Мила, я вполне…

― Делайте, что говорю!

Хоть водительских прав у меня не было, хоть за рулём я сидела всего три раза в жизни и плохо ещё разбиралась в коробке передач, но сейчас так было проще ― вцепившись в непослушный руль онемевшими пальцами и напряжённо вглядываясь в темноту ― было проще жить дальше, была конкретная цель: не угробить профессора, мирно спящего на заднем сиденье. Наивный! Он-то и не ведает, какой зеленейшей зелени доверил свой автомобиль!

Лес, стоявший по краям пустой дороги, с каждой минутой светлел и оживал всё новыми голосами. В этом странном бегстве непонятно от кого и куда должен был, по идее, быть какой-то смысл… а я его не видела. Это походило на кошмар, на сон, от которого, увы, не дано очнуться. Но, вопреки самым навязчивым желаниям, нельзя было дать газу и направить машину в дерево ― отвечала я не только за себя.

Пару раз я останавливалась, чтобы изучить карту. Наш путь должен был завершиться на другом конце Латвии, если только глянцевая бумага верно раскрывала все особенности ландшафта, ― в одной из глухих деревушек… Шиманский, видно, решил, что среди коров да коз нас никто не обнаружит!

Через час я наконец вырулила на более оживлённую трассу. Вскоре показалась и заправка, о которой говорил профессор. Я аккуратно перестроилась, заехала на парковку и выключила мотор. Шиманский проснулся:

― Мила, где это мы?

― На заправке, Пётр Павлович. Бензин ведь на исходе.

― Ах! ― сообразил профессор. ― Я сейчас!

Он неуклюже выбрался из машины, огляделся, и подошёл к водительской дверце:

― Давай-ка меняться местами! ― скомандовал он.

На заправке мы задержались дольше намеченного: как выяснилось, моей маме о нашем бегстве Шиманский не сказал ровным счётом ничего. И от мобильных телефонов наших профессор за каким-то лешим избавился! Пришлось вымаливать у местного служащего позволения отослать эсэмэску с его личного номера. Что же, где-то через пару часов мама проснётся и обнаружит в своём мобильном послание: «Привет, мам! Это Мила, со мною всё хорошо, мы едем на дачу к одногруппнице, где пробудем до завтрашнего утра, так что не волнуйся, пожалуйста. Пишу с чужого номера ― мой мобильный случайно разбился. Пожалуйста, не перезванивай, потому что это телефон одного иностранца, который тебя всё равно не поймёт. Целую крепко!» Оставалось только уповать, что мама не запаникует, получив столь странное сообщение и действительно не станет перезванивать, ибо человек, милостиво предоставивший мне свой мобильный, отлично говорил по-русски, и, в случае надобности, безусловно рассказал бы, при каких обстоятельствах мы с ним повстречались.

Ну что ж, и снова в путь. Ранний час, его чистая, мимолётная свежесть, солнце, подёрнутое рассветной дымкой, восторженный птичий гомон, ― жизнь! Вся жизнь вдруг да отвернулась от меня и направилась куда-то мимо. Целую вечность мы неслись по загородному шоссе. Латвия встречала нас, будто почётных гостей: лазурное небо, умытая росою зелень, пенье птиц и полнейший штиль. А мне бы было легче, стучи сейчас по крыше град и вой за стёклами шквальный ветер.

― У тебя усталый вид! ― заметил Шиманский.

― Нет, Пётр Павлович, вам показалось.

― Поспи немного! Нам ещё около часа ехать.

Поспать, так поспать. Я устроилась поудобней и закрыла глаза, думала, придётся притворяться спящей, но усталость сыграла свою роль ― вскоре меня спеленала вязкая полудрёма. И вместо зелёного буйства деревья оделись в багрово-рыжие тона, а серое небо разверзлось ледяными струями. И снилось мне какое-то озеро с небольшим деревянным мостком, усыпанная пожухшей листвою аллейка, пустой дом…

― Не ожидал, что вы так скоро приедете! ― провозгласил чей-то надтреснутый бас.

Я открыла глаза. Вместо родной и спокойной осени в лицо ударил солнечный, непонятливый май, а в открытое окно Мерседеса глядела лохматая морда…

― А-а-аав! ― сказала морда и облизнулась. Нескромных размеров щенок, похожий на подрастающего щенка волкодава, отчаянно вилял хвостом и подпрыгивал, точно пружинка. ― Тяф-тяф! ― объяснил щенок, что ему позарез нужен двуногий партнёр для игр.

― Вертер! ― крикнул всё тот же неприятный бас. ― Вертер, фу!

Щенок пискнул и исчез из поля зрения. Я заставила себя сесть да оглядеться. На зелёной лужайке резвился тот самый лохматый пёсик, с первого взгляда проникшийся ко мне своей личной, игручей симпатией, а чуть поодаль, возле полуголой розовой клумбы, тихо переговаривались о чём-то двое мужчин ― мой крёстный и какой-то сухопарый старик с блеклыми глазами. Я открыла дверцу и выбралась наружу.