Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

― А-ааав! ― налетело на меня нечто лохматое, оказавшееся довольно увесистым, и подлые шпильки не устояли. В следующий миг я уже наблюдала за плывущими вдаль облачками, то и дело заслоняемыми слюнявой мордой.

― Мила! ― Шиманский отогнал слишком дружелюбного пса и помог мне подняться. ― Ты не ушиблась?

― Нет, Пётр Павлович, ― на удивление, я говорила смеясь, ― всё в порядке! Откуда этот чудик?

― А это сынок местного сторожа! ― профессор указал куда-то в сторону, и я увидела громадное, мохнатое чудовище, возлежавшее у такой же громадной будки, и, по счастью, весьма философски настроенное. Её отпрыск, сваливший меня с ног в приливе дружелюбия, был вдвое меньше своей родительницы, и, возможно, по той же причине был столь активен.

― Где мы?

― Там, куда так долго ехали, ― ответил Шиманский. ― Отсидимся здесь пару дней.

― А потом?

― Расскажу о планах позже. А пока познакомься: это Юстас!

― Мила, ― представилась я и выдавила подобие улыбки. Не знаю, почему, но этот старик мне сразу не понравился!

― Твоя любимица? ― спросил тот своим треснувшим голосом. ― Красивая!

Слово «любимица» прозвучало как-то принизительно, будто говорилось о домашней питомице. Раздражение стёрло мою притворную улыбку, но пришлось смолчать, куда ж деваться.

А потом молчание стало чем-то само собой разумеющимся. Я изумлённо смотрела на добротный деревянный дом, на аллейку, прямую, как стрела, на сверкавшее за домом озеро с повисшим над ним мостком. Голову дам на отсечение ― всё это только что я видела во сне, просто пейзаж был не весенним.

― Мила? Тебе плохо? Ты бледная…

― Нет, ― я отстранила руку Шиманского, пытавшегося определить температуру моего лба. ― Всё в порядке, Пётр Павлович.

Лохматый Вертер тоже распереживался ― заскулил, замотылял хвостом и принялся бодать меня в бедро.

― Ну, ― сухопарый Юстас не сводил с нас пристального, до тошноты неприятного взгляда, ― я поеду ― домой пора. Корм для собак на кухне, в нижнем шкафу. К Берте не приставайте ― она не очень общительна, зато с Вертером можете играть, сколь угодно. Но в дом его лучше не пускать. Ключи! ― он передал Шиманскому связку. ― До встречи!

Юстас поспешил к старенькой Ауди, поджидавшей в тылу двора. Мне странным показалось, что собаки никак не отреагировали на отъезд хозяина: Берта даже ухом не повела, а Вертер так увлечён был знакомством со мною, что в сторону отъезжавшего автомобиля и не глянул.

― Идём в дом! ― сказал Шиманский, когда Ауди растворилась за поворотом.

― Пётр Павлович, кто такой этот Юстас?

― Мой давнишний приятель.

― И ему можно доверять?

― Конечно! А что?

― Нет, ничего. Идёмте в дом.

Как выяснилось, мы оказались в небольшой усадьбе, рассчитанной на любителей деревенского туризма: средних размеров двухэтажный дом из чистого дерева; просторный двор, огороженный по периметру высоким забором с двумя калитками; во дворе ― несколько яблонь да вишен, цветочные клумбы, целых две беседки и даже качели, а за пределами двора с одной стороны ― грунтовка и лес, с другой ― баня и то самое озеро с небольшим мостком. Интерьер был оформлен по-дачному: пара плетёных кресел, камин, глиняная посуда, толстые восковые свечи и льняные салфетки. Первый этаж обходился без стен и перегородок. Скромная дубовая кухня плавно перетекала в столовую, оснащённую массивным круглым столом и четырьмя стульями, чуть правее, сразу за обеденной зоной, поджидал разлапистый диван, а к левой стене жалась крутая лестница, скрывавшая под собою дверь ванной комнаты. Солнце лилось в отмытые окна, а мне темно было, словно глубокой ночью. Не знаю, виною тому были усталость, стресс, тоска или странные, заранее ознакомившие с этой усадьбой сны, но неуютное ощущение чего-то здесь уже пережитого пропитывало наше загородное убежище. Да ещё и Вертер зашёлся скулить, взывая ко вниманию своей новой подруги.

― Тут наверху четыре спальни! ― уведомил Шиманский. ― Сможешь сама выбрать себе покои! А ещё нам должны были оставить провиант! ― с этими словами профессор нырнул в низенький холодильник, ― Так… с чем будешь бутерброды? А тут ещё и пирог есть какой-то. О! И даже мясо замаринованное! ― вещал холодильник профессорским голосом.

― А кофе? ― это просто кошмар, но именно кофе я и не могла найти на полках дубовых шкафчиков. ― Пётр Павлович, я без кофеина ― не жилец!

― А кофе в холодильнике нет! ― профессорский юмор…

― Не в холодильнике ― тоже нет!

― Да? ― профессор выпрямился и принялся вместе со мною шарить по полкам и ящикам.

― Точно ― нет! ― озадаченно подытожил он минуты через три.

― Я схожу в магазин! ― объявила я. ― Тут ведь должен быть какой-нибудь торговый пункт? К тому же, мне необходима сменная одежда и обувь!

― Никуда ты не пойдёшь! ― отрезал крёстный. ― Тем более, что ближайшая продуктовая лавочка в пяти километрах отсюда!

― Вы шутите?! Что за глушь?

― Не глушь, а милый загородный домишко, ― возразил Шиманский. ― Завари крепкого чаю ― вот и будет тебе кофеин! А по поводу одежды… Юстас должен был позаботиться об этом…

Одежду Юстас мне и вправду оставил: дырявые джинсы на пару размеров больше нужного, тряпичные кеды (по счастью ― новые и впору) и спортивную куртку с неоновой надписью «ADIDAS». Шиманский был очень доволен, я же выразила желание выглядеть не как огородное пугало, переодеваться в это тряпьё отказалась и принялась настаивать на походе в магазин, сколь далеко бы тот ни находился. Конечно, по-настоящему мне тогда было плевать, во что облачаться и как выглядеть, но безумно хотелось просто куда-нибудь уйти. Завязалась неприятная дискуссия, в итоге которой мне не то что дальние прогулки запретили ― велели вообще не казать носу из дому до прихода темноты. Я едва сдержалась, чтобы не отпустить в адрес профессора парочку грубостей. Ситуацию смягчило лишь то, что и сам Шиманский обещал сидеть под дневным арестом вместе со мною. А ещё я обнаружила досадную потерю ― с моего пальца исчезло любимое кольцо. Видимо, оно соскользнуло, когда я была в бессознанке. Несчастный крёстный пытался (безрезультатно, само собою) утешить крестницу и отправить её после завтрака почивать. Но та вместо повиновения выдвинула ультиматум: спать я не иду, а вот осипший уже от скуления Вертер идёт в дом (коль уж мне самой из дому нельзя). Шиманский уступил, и я раз двадцать о том пожалела. Как выяснилось, в сравнении с интерьером дачного дома, моя скромная персона юного Вертера не интересовала вовсе! Так что минут тридцать-сорок были посвящены попыткам просто-напросто отловить лохматого хулигана, за секундные доли открывающего ящики, похищающего мелкие предметы, разбивающего (причём нарочно!) посуду, стягивающего со стола скатерть и питающего особую страсть к ботинкам… Кранты моим «шпилькам» пришли полные: устав от неудобной обуви, я имела неосторожность разуться, и Вертер без промедления воспользовался столь удачным случаем. Первую туфлю он просто схватил в зубы и носился с нею по дому, мусоля, слюнявя, и таким образом постепенно приводя в непотребный вид. А, когда эту игрушку у него всё-таки отняли, то вторую он уже без всяких промедлений буквально прокомпостировал своими юными челюстями. «В дом его лучше не пускать»… ― вот, оказывается, что имел в виду Юстас! Операцию под названием «поимка Вертера» усложняло то, что озорник, несмотря на невеликий возраст, был неподъёмным. Но наконец-то лохматый животик очутился в моих возмущённых объятиях, после чего его владелец был вытолкан во двор. Щенок немного зазевался, обнаружив в мусорной корзине целлофанку от ветчины, в тот момент я на него и накинулась. Выдворяемый из дому Вертер горевал в полный голос и молил о пощаде, грозная, возлежавшая подле своей будки Берта встревоженно двигала ушами, а профессор генетики, глядя на всё это, ухахатывался до слёз. Честно говоря, я сама, невзирая на пережитые горести, чуть не умирала со смеху, воображая, как должна выглядеть со стороны: в своём в прошлом элегантном платье, перепачканном со всех сторон, растрёпанная, босоногая, взмыленная, почти что оседлавшая егозу пса и топчущаяся теперь с ним у порога в попытках выпихнуть вон эти упёртые лохматые килограммчики.