Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

Итак, Вертер был с позором изгнан из дому, а я ― приговорена оставаться в нём дотемна. И отправление «спать» было вынужденной мерой. Пришлось запереться в своей комнате, иначе крёстный, валившийся уже с ног от усталости, тоже не пошёл бы отдыхать ― боялся, наверно, что сбегу! Я плюхнулась в постель, но глаз так и не сомкнула. И принятый перед тем часовой душ не помог расслабиться. Стены давили, воздуха не хватало, а в голове творилось нечто болезненное ― ужасно хотелось вернуться домой, в Каунас, на пустую набережную, к Владу… Нельзя было вспоминать о нём, нельзя, иначе я с ума могла сойти. Но и не думать о нём было невозможно. Вот смотрела я на солнце и на зелень за окном, и не понимала ― зачем теперь всё это? Долгие светлые вечера, и цветущие плодовые деревья, и начало мая, ― для чего? Раз его больше нет на этом свете, то почему всё продолжает идти своим чередом, почему на улице теплеет, почему укорачиваются ночи, почему распускаются цветы? И почему я всё ещё здесь?..

Я встала с постели, подпоясала джинсы, чтобы не потерять их по дороге, шнурком от занавесок, напялила на себя жуткий «ADIDAS», обула кеды. О чём я думала, шире распахивая балконную дверь? Да ни о чём! Мне просто хотелось сбежать отсюда, сбежать от собственных мыслей, от собственной боли. Нет, я не собиралась кончать с собой ― высота второго этажа для таких целей не слишком подходящая, тем более, если внизу ― покрытая травой лужайка. Нет, я действительно сбегала ― просто чтобы чуточку проветрить сумасшедшую голову.

Этот дом был выстроен в лучших традициях дачной архитектуры: каждая комната второго этажа имела выход на просторный балкон, который, в свою очередь, подпирался снизу деревянными балками, обрамлявшими крыльцо и нижнюю террасу. По одной из этих колонн я и намеревалась спускаться. Увы, выйти обычным путём не представлялось возможным ― профессор запер входную дверь на ключ, который оставил при себе. Можно бы было, конечно, попробовать выбраться через окно первого этажа, но я боялась разбудить крёстного. Он уснул, не закрыв, почему-то, двери своей комнаты, ― о том свидетельствовал долетавший до моего слуха храп. Так что, даже если бы мне и удалось незаметно выйти из своей спальни, то бесшумно открыть окно не удалось бы точно: довелось уже убедиться, что рамы на первом этаже дико скрипучие ― когда профессор перед отходом ко сну закупоривал их все до единой.

Уверившись, что спуск вниз весьма безопасен, я вернулась в комнату, на всякий случай набросала на клочке бумажки фразу: «прогуляюсь и вернусь», оставила записку на тумбочке и крадучись снова вышла на балкон. Солнце било прямо в глаза, немного осложняя задачу аккуратного передвижения. Я перелезла через перила, и, крепко ухватившись за один из деревянных брусьев, ступила на узкий внешний выступ. Потом осторожно присела, перехватила брус пониже и повисла на руках. Парочку секунд я висела, соображая, не спрыгнуть ли сейчас вниз ― расстояние до земли не такое большое, но потом одумалась ― так могу себе чего-нибудь сломать, а это положительных эмоций точно не прибавит. Я обхватила опорную балку сначала ногами, потом, спустившись чуть ниже ― ещё и руками. Дальше было легче ― я просто съехала по колонне, как папуас по пальме.

К счастью, Вертер сладко спал, уткнувшись мордой в лохматый материнский бок, а Берта наблюдала за моими трюками молча, лишь изредка недоумённо приподнимая левое ухо ― что, мол, за ненормальная тут поселилась? Очень хотелось пуститься бегом, но я боялась таким образом испортить пофигистское Бертино настроение, и пришлось передвигаться медленно. На обеих калитках висело по запертому чугунному замку… Ох уж этот Шиманский! Можно подумать, для опасных личностей двухметровый забор ― великая преграда! Для личностей сумасбродных, это, как выяснилось, также не препятствие ― я перемахнула на ту сторону без особых усилий. И вот теперь уже можно было не сдерживаться. Я пустилась бегом, и вскоре со всех сторон обступила лесная зелень. Май летел навстречу нескончаемой свежестью и птичьим щебетом, от солнечных бликов рябило в глазах, под ногами мелькали белые звёздочки вездесущих «ветрениц». Могла бы так бежать до потери сознания, но минут через пятнадцать поросшая травой тропинка исчезла, лес превратился в труднопроходимую чащу, и моя нога зацепилась за что-то очень твёрдое ― старая коряга не простила того, что её не заметили… Скрасить моё падение вызвался какой-то колючий и дико чумазый куст, судя по ощущениям ― чертополох.

Несколько минут я сидела на земле, бездумно пялясь в голубое небо, обрамлённое юной листвой, а когда дыхание пришло в норму, поднялась и направилась обратно, к бесполезной профессорской опеке. Возвращаться было уже сложнее ― безумная пробежка выжала из меня весь нервный накал, и теперь сил почти не осталось ― в один миг стала ощутима и ломота в мышцах, и головокружение, и пульс, никак не желавший покидать отметки сто. Периодически я опускалась на траву, чтобы перевести дух, и каждый раз ловила себя на мысли, что охотно растворилась бы в этой зелени и пьянящем воздухе, исчезла бы, сгинула без следа, только бы ничего не чувствовать и ни о чём не сожалеть.

Не знаю, сколько времени занял обратный путь, но Вертер успел проснуться и озвучил моё возвращение таким восторженным лаем, что в ушах звенело. Все мои «тш-ш-шшш!» не имели никакого действия. И, само собой, разбуженный профессор выглянул в окно… Я предстала перед ним во всей красе: сидя на заборе (так как спрыгнуть вниз не давал метавшийся прямо подо мною Вертер), вся перепачканная, с растрёпанными, насобиравшими сухую листву и обломки веток волосами. Несчастный крёстный застыл, раскрыв рот, видимо, не в силах найти нужные слова. Крестница не придумала ничего лучшего, нежели улыбнуться и поздороваться.

― Ты откуда?! ― профессорский голос осип от удивления.

― Из лесу, ― призналась я.

― Иди в дом! ― также сипло приказал Шиманский, но было ясно ― мне влетит по полной!

Шиманский, взъерошенный, в незастёгнутой рубашке, в туфлях на босу ногу, разражался бессвязными обвинениями и угрозами, я же молча расчёсывала спутанные волосы, из которых на пол сыпались щедрые дары леса в виде сухих сосновых игл, прошлогодней листвы и прочего мусора.

― О чём ты думала?! ― наконец прозвучал членораздельный вопрос.

― Ни о чём! ― буркнула я. ― Мне нужен был свежий воздух!

Профессорское красноречие иссякло. Шиманский рухнул в кресло и принялся буравить меня укоризненным взглядом.

― И снова сбегу, ― ответила я абсолютно невозмутимо, внаглую отражая эту зрительную атаку, ― если не удосужитесь мне поведать наконец, что стряслось и от кого мы прячемся!

Повисла немая пауза, мы не сводили друг с друга враждебно сверкающих глаз, воздух заряжался гневом.