Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

― Влад тоже верил в него, ― ударил подлец под дых. ― Твоё превращение было его задумкой. И не доверять ему у меня просто нет причин. А у тебя?

Я не нашлась с ответом ― слова Матеуша ранили больнее, чем собственные воспоминания. В его жестоких устах имя Влада звучало отчётливо и холодно, как поминальный звон.

― Я вижу, ты успела полюбить его, бедная девочка, ― проворковал Матеуш с неожиданным сочувствием, и его пальцы коснулись моего подбородка. ― Мы отомстим за его смерть, ― прошептал он, как заклинание. ― Но прежде ты должна стать другой, менее уязвимой, должна стать совершенной! Мила, ― шёпот стал более страстным, и неоновые глаза загородили собою всё ― Матеуш приблизился на расстояние, обычно разделяющее людей перед поцелуем; а я не понимала, почему стою, будто в оцепенении, а не оттолкну его, ― ты ― смысл всей моей жизни! Если погибнешь ― незачем будет жить и мне!

― Неужели? ― наверно, мы бы таки поцеловались, но эта приторная, до бесстыдного неприкрытая ложь возмутила меня до глубины души, и одурманенное невесть чем сознание пришло в себя. ― Это ваше признание, знаете ли, в корне всё меняет!

― Отправляйся спать, ― вздохнул Матеуш, поняв, что его маневр провалился и явно негодуя, но пытаясь того не показывать. ― И ни о чём не думай. Ничего не бойся. Хорошо?

― Угу! ― промычала я, освобождая подбородок от псевдозаботливых рук. ― Постараюсь.

― Вот и умница! ― похвалил Матеуш, и похвала эта звучала как оскорбление. ― А я обещаю беречь твой сон.

― Лучше пообещайте не вредить моему крёстному ― тем самым вы меня сильно обяжете!

― Твоему крёстному? Но ведь он убил Влада! Тебя это не задевает?

― Задевает. И ещё как. Но, если не поклянётесь, что профессор будет в целости-сохранности, ― я точно не усну!

― Хорошо, милая, ― улыбнулся Матеуш своей неотразимой улыбкой, ― я клянусь, что не обижу твоего профессора! Хотя, признаюсь: клятвы ― не мой конёк.

И, сложив свои порочные губы в насмешливом пренебрежении, Матеуш скрылся за дверью. А я, пытаясь не вздыхать слишком глубоко, чтобы боль в боку не свирепствовала, погасила свет и вышла на балкон ― воздуху не хватало. Но, на сей раз, это не было издержками нервного срыва.

Ночь пахла разгаром весны, плодовым цветом, лесной хвоей и подстриженной травой. Луна ушла на другую сторону небосвода, и теперь тёмно-синий купол усеивали мириады звёзд. А чуть ниже, на горизонте, покачивались, сонно вздыхая, очертания древесных крон. Я осторожно, зажав больной бок рукой, опустилась в плетёное кресло, укуталась висевшим на его спинке пледом и закрыла глаза.

И ночь взвыла холодной метелью. Я брела куда-то по заснеженному шоссе, и почему-то на мне было лишь лёгкое летнее одеяние. Озноб пробирал до самых костей, меня колотило от холода, но тут из белого вихря появился зеленоглазый Влад, снял, несмотря на все мои протесты, свою куртку и укутал ею меня.

Я проснулась от того, что мелкая дрожь, сотрясавшая тело, отдаётся в правом боку острой шпилькой. А ещё от того, что еле уловимый звук мужских голосов, больше похожий на дальние морские раскаты, затих… Я выпрямилась и стала напряжённо вслушиваться. Как назло, ветер подул сильнее, и шелест листвы заглушил все возможные звуки. Хрупкая вишня, растущая прямо под окнами и в белом цвету походившая на малолетнюю невесту, шумела громче всех, заодно щедро делясь пьянящим ароматом своего весеннего убранства. И наконец средь ночного шёпота расцветавшей природы раздалось: «Как ты посмел?!»

Матеуш! Почему-то, услышав его гневный баритон, я немного успокоилась. Однако следующее, донёсшееся до моего слуха, уже слегка насторожило:

― Почему, черти тебя побери, ты не сжёг его?!

― Я не смог, ― ответил бас Алекса, ― я ― не убийца, папа!

― Что ж, ― прорычал Матеуш хладнокровным хищником, ― выкручивайся теперь сам. Как знаешь!

Я успела встать, скинуть плед и зайти обратно в комнату, как дверь отворилась, и до зависти ладный Матеуш подлетел ко мне.

― Мила, ты в порядке? ― спросил мягкий голос, в то время как тёплые ладони уже согревали мои закоченевшие пальцы.

― В полном! Что у вас там стряслось? ― черти знают, отчего, но я всё большей симпатией проникалась к этому негодяю, и даже начала понемногу верить в его заботу обо мне.

― Да ничего особенного! ― ответил он, легко подхватывая меня на руки. ― Я увезу тебя отсюда!

― Увезёте?! ― такого поворота я никак не ожидала. ― Но куда?!

― Туда, где безопасно! ― пояснил Матеуш, и направился, почему-то, к балкону.

Я даже пискнуть не успела ― полубог сиганул вниз, со мною на руках, и через долю секунды, когда я заставила себя разжать слепленные ужасом ресницы, он уже бежал по освещённой уличным фонарём лужайке, цел и невредим, и не выпуская меня из рук.

― А ну стой! ― пробасил кто-то сзади.

― Чёрт! ― прошипел Матеуш, останавливаясь. Он бережно поставил меня на ноги и закрыл собою от надвигавшегося на нас Алекса. ― В чём дело, сыночек?

Я выглянула из-за прикрывавшего меня плеча. Алекс держал в руке пистолет, направленный непонятно в чью голову ― то ли ― в Матеуша, то ли ― в мою… Ненавижу пистолеты!

― Не высовывайся! ― шикнул Матеуш, заправляя меня себе за спину.

Мне страшно стало, что и его тоже убьют, так же, как Влада.

― Мила, отойди в сторону! ― рыкнул Алекс.

Тогда я поняла, что Алекс не выстрелит, пока я рядом с Матеушем. Возможно, именно потому тот и вцепился в мою руку… Разозлённая очередным обманом, я пихнула Матеуша в спину, пытаясь свалить его с ног. Не тут-то было ― он даже не дрогнул, зато его пальцы сжали моё запястье так сильно, что я даже пригнулась от боли. В ту же секунду прогремел выстрел. Матеуш ахнул, выпустил меня и упал на колени, зажав живот. В фонарном полумраке кровь, пропитавшая его рубашку, казалась чёрной…

Первым порывом студентки медфака было подлететь к раненному и попытаться остановить кровотечение, но нечто поразумней теорий первой помощи велело отойти от него подальше.

Алекс же приблизился к отцу почти вплотную, приставил дуло пистолета к его лбу и процедил сквозь зубы:

― Не дёргайся, папочка, иначе я прострелю твою башку!

― Так стреляй, сынок! ― прохрипел Матеуш, превозмогая боль. ― Только тело сжечь потом не забудь!

Моё естество раскололось надвое: одна из его половин мучалась жалостью и сочувствием к этому прекрасному созданию, которому сейчас дико больно от ранения в живот и от предательства, а вторая хотела, чтобы Алекс снова выстрелил. Но Алекс явно утратил всю свою решимость ― Матеуш обратил к нему потемневший, замутнённый страданием взгляд…

― Ну, ― прохрипел он из последних сил, ― чего же ты медлишь, сынок? Кончай своего папулю!

― Алекс, не надо! ― всё-таки вступилась я. ― Опусти пистолет!