Альсан Каримова - Моя 9-я жизнь

― Как самочувствие, Мила? ― Алекс был первым, кто посмел нарушить тишину.

― Для той, что чуть не померла, ― прекрасное! ― просияла я.

Да, это было истинной правдой: я и впрямь чуть не отдала всевышнему душу, но Влад подоспел вовремя. Что было дальше ― остаётся лишь догадываться, потому что я потеряла сознание (то ли самостоятельно, то ли ― тоже благодаря тайным способностям Влада); а когда очнулась ― малюсенький шрам от прокола под ключицей уже почти зажил, дыхание было свободным, а общее моё состояние, за исключением лёгкой слабости, ― вполне сносным.

― Да уж, ― вздохнул Шиманский, ― натворили мы дел! Точнее ― я… натворил.

Темы, предложенной профессором, никто не поддержал, и тишина стала такой напряжённой, что даже чайник смилостивился и разразился залихватским свистом. Не успела я опомниться, как свистун смолк, а чашка со свежезаваренным кофе опустилась на стол передо мной. Влад озорно подмигнул.

«Да,» ― сказала я себе, ― «предстоит ещё ко многому привыкнуть, и первым пунктом будет эта его молниеносность. Ну, а что станет пунктами вторым и третьим ― сама ещё пока не знаю.»

― Давайте договоримся, ― произнёс Влад, обращаясь к Алексу и к профессору, ― что случилось, то случилось, и слава богу, что всё закончилось хорошо. Так что не будем зацикливаться на прошлом, не будем объявлять друг другу холодных войн, а лучше подумаем немного о будущем. У кого какие планы?

Влад обвёл каждого из нас слегка уставшим взглядом. И, поскольку его глаза задержались на мне чуть дольше, я выпалила:

― Выдуть три кружки кофе, принять душ и не отставать от тебя, пока задуманное ранее не воплотится в жизнь!

― Три кружки ― это многовато, ― улыбнулся он. ― Ограничься, пожалуйста, одной. Идёт?

― Угу! ― промычала я, демонстративно отпивая солидный глоток.

Остальные же по-прежнему молчали, будто языки проглотили, и наконец Влад сказал:

― Я немного прогуляюсь, а вы уж будьте так добры, расскажите Миле всюправду. А ещё, желательно, не покалечьте друг друга в моё отсутствие! Последнее, Алекс, в основном тебя касается. Если уж я не держу на Петра зла, то тебе бы и подавно не пристало!

― Хорошо, ― пробубнил Алекс, окидывая Шиманского враждебным взором. ― Я постараюсь!

Влад ещё даже не успел подняться со своего места, а я уже вцепилась в его рукав:

― Куда это ты собрался?!

― Не волнуйся! ― успокоил он, нежно касаясь моей руки и давая тем самым понять, что я должна высвободить манжет его рубашки. ― Я скоро вернусь. Если, конечно, ты ещё захочешь меня видеть.

Последняя фраза прозвучала как-то пугающе холодно, и я разжала пальцы. Через миг хлопнула входная дверь, выпуская Влада в туман и запуская внутрь частичку сырого утра.

― Ещё не всё знаю? ― задала я риторический вопрос.

― Ты знаешь основные факты, ― ответил профессор, усаживаясь в плетёном кресле у камина. ― Но существует ещё масса подробностей.

― Не стану вам мешать, ― сказал Алекс, ― и, если позволите, займусь завтраком. Есть хочется!

― Конечно-конечно, Саша! ― залебезил профессор. ― Продукты в холодильнике…

― Разберусь как-нибудь! ― оборвал его грозный бас.

Алекс деловито оглядел имевшуюся в распоряжении кухонную утварь и согнулся в три погибели, заглядывая в холодильник. Я поднялась со стула и пересела в кресло напротив Шиманского.

― Там, на набережной… ― начала я, наблюдая, как языки пламени пожирают небольшое поленце, ― это ведь всё-таки вы стреляли, верно?

― Да, ― ответил крёстный глухо.

― Из того же пистолета, которым целились в Матеуша?

― Нет, из оружия посерьёзней. Я никогда не рассказывал тебе, что охота ― моё любимое хобби, так как знал ― ты этого не одобришь. Но, в общем, я ― первоклассный стрелок, и у меня есть разрешение на хранение огнестрельного оружия.

― Тогда ― всё ясно.

― Ты, наверное, проклинаешь меня?

― Нет. Не проклинаю. Но и оправдать не могу.

― Верь мне: я рад, что Влад выжил. Я скорбел по нему не меньше твоего, но… тогда я был уверен, что это единственный шанс спасти тебя.

― Я вам верю, ― выдавила я не без труда. ― Пожалуйста, не тяните, рассказывайте.

Шиманский набрал в лёгкие побольше воздуху, помолчал пару секунд, потом откинулся на спинку кресла и заговорил на полтона тише обычного:

― Мой отец был гением. К сожалению ― непризнанным. Любые науки давались ему легко, полушутя. Отпрыск обедневших дворян, он выучился на врача и к тридцати пяти годам слыл одним из лучших медиков Варшавы.

Само собой, материальное положение было стабильным. Доктор выстроил себе неплохой дом, женился на прелестной девушке и вскоре у них родился сын. Вот только счастье от появления первенца было сильно омрачено ― родовая травма. Ребёнок рос умственно полноценным, но прикованным к постели, и, по тем временам (то были двадцатые годы прошлого века), не должен был дожить до совершеннолетия.

Отец с этим не смирился. Он и до того очень активно интересовался всеми новшествами медицины, работами Томаса Ханта Моргана ― в том числе. Только волновали его вовсе не мушки дрозофиллы: ещё в свои студенческие годы отец принялся изучать тайны человеческих генов. У него было много собственных теорий и идей, которые он вынашивал в уме до поры. Сыновий же недуг подстегнул его начать практические опыты. И вот, по прошествии девяти лет, Павел Шиманский добивается своего. Открытие было уникальным, и, я думаю, скорее случайным, нежели тщательно просчитанным. В общем, отец подверг мутации клетку эктодермы… Помнишь, что это такое?

― Из неё развивается нервная ткань, ― кивнула я.

― Именно. В результате этой самой мутации получилось некое подобие вируса, способного проникать в уже сформировавшуюся нервную систему и корректировать её. Опыты, проводимые In Vitro, несказанно радовали ― новоиспечённый ген (хотя я и неуверен, что его можно так называть, но, с другой стороны, иного названия тоже придумать не могу) «штопал» самые непоправимые дефекты нервных волокон. Но вот In Vivo отец столкнулся с проблемой: две из трёх подопытных крыс сдохли через двенадцать часов после введения гена, зато третья не просто выжила, но стала гораздо здоровее… Кстати, она жива до сих пор и прекрасно себя чувствует!

― Шутите?!

― Нет, детка, не шучу. Ген одарил её бессмертием.

― Здорово!

― Да. Итак, непростая дилемма: либо поставить сына на ноги, либо ускорить его путь в могилу. Отец решился на безумный шаг ― протестировать своё открытие для начала на каком-нибудь беспризорнике, которого, в случае неудачи, никто бы не хватился.

― Жестоко! ― шепнула я.

― Возможно, ― кивнул профессор. ― Но это не первая жестокость, совершаемая во имя науки: люди перевели миллионы невинных зверушек ради своих опытов, и совесть никого не гложет, но почему-то считается, будто человек ― это нечто неприкосновенное, особенное! А чем, собственно, мы лучше животных?.. Прости, я отвлёкся!