Лиля Хайлис - Катастрофа или гибель Атлантиды

Касс вежливо улыбнулась. В свою очередь не зная, что сказать, рассеянно обвела комнату глазами. И обнаружила предмет, который заставил ее еще раз раскрыть рот от удивления.

Слева от двери, в которую она только что вошла, на стене висел огромный, во всю стену ковер. Ковер изображал сцены из жизни Зева и его семейства.

Сцены, которые не льстили ни Зеву, ни Эре, ни их детям.

Рамтей, переглянувшись с Горном, с улыбкой следил глазами за реакцией гостьи. Она же не могла глаз оторвать от этого ковра.

Идеей рисунка ковра был порок.

Порок владел членами семьи. Порок был в каждой нитке ткани. Порок светился в глазах, вырисовывался на губах, обретался в лицах, на руках всех изображенных на ковре людей.

В центре было выткано породистое лицо Зева. Какой мастер сумел так тонко поймать, так точно передать его выражение? Ведь ковер не картина, не скульптура: ведь его же не рисовали, не из глины лепили. Ковер ткали из ниток: вправо, вверх, вправо, вверх, вправо, вверх. Касс видела однажды у Фины ткацкий станок. Дочь Зева вдруг увлеклась этим видом ремесла. Конечно, ненадолго. Любое занятие быстро надоедало Фине.

Самодовольство, сладость и одновременно неуловимая досада, разлитые в глазах Зева. А еще — хитрое раздумье, упрямое желанье без проблем взять свое. Перед ним, скрывая под опущенными веками гневные искры в глазах, потупила голову Энью.

Энью когда-то была официальной подругой Арса, потом что-то случилось, она на время потерялась из вида, затем появилась опять. Поговаривали, что они с Арсом остались друзьями, поговаривали, что склонна Энью к тем же шуточкам над другими, которые обожает Арс. Изображение ее, во всяком случае, выдавало и жестокость, и хитрость, и распущенность, и, впрочем, то, что стоять вот так перед Зевом особой радости ей не приносило.

А вот и Арс: по обыкновению бледный, холодный, мрачный. Его обуревает жестокость, смешанная с предчувствием неминуемости: вот-вот отец отнимет принадлежащую ему игрушку. В наглых, отважных глазах непослушного сына страх перед отцом, но одновременно и насмешка над ним… О Творцы, неужели, насмешка?

Рядом с Арсом — обмякший, замкнутый, озлобленный, по обыкновению пьяный Фест.

С другой стороны от Зева — Фина и Эра. Лица обеих изуродованы судорогами гнева и безуспешными попытками хоть немного этот гнев скрыть. В ярко-синих глазах Фины ненависть и стыд: да, пожалуй, это действительно был глубоко запрятанный стыд. За своего бабника отца? За братьев, одного — изверга, второго — горького пьяницу? За глупую, ревнивую, злую мать?

Такой изображена Эра с крепко сжатыми белыми руками и губами. Дай ей только волю, она бы всех сейчас передушила. Видно, что ей хочется наброситься сейчас на ненавистную Энью и рвать ее, кусать, терзать — до крови, до смерти. А заодно обругать, избить, уничтожить сына, который привел ее в дом. Привел, прекрасно зная нрав своего отца.

Касс перевела изумленный взгляд на Рамтея.

— Это выткала Рахел, — с готовностью пояснил тот. — Та самая, что сбежала от них сегодня. Фина ее за этот ковер больше всего и возненавидела.

— Я потрясена, — выдавила Касс и напрямую спросила: — Она у тебя? Нужна ли моя помощь?

— Она в безопасности, — гордо сказал Рамтей. — Еще ночью я отправил ее… Далеко, — Рамтей улыбнулся: — Но все равно, благодарю.

— Я слышала, что если раз в году они не пройдут обязательную профилактику, то возникает вероятность, причем большая вероятность, раннего или позднего перехода в свое низшее…

Касс замялась, стараясь не глядеть на кентавра. Она мысленно пыталась построить фразу без обиды для него… Все, что вертелось в голове, высказывать Горну ей казалось по меньшей мере неуместным. Но Рамтей терпеливо ждал, и она решилась.

— Например, Рахел, если я правильно понимаю, может превратиться в гигантского… — Касс содрогнулась и упавшим голосом закончила: — Паука?

— Зато будет свободна, — отрезал Рамтей.

— Лучше умереть, чем такая жизнь, — подтвердил Горн.

— Умирать никому не хочется, — возразила Касс. — Кстати, я слышала, Эрмс сегодня ездит по Посейдонису, предлагает всем Асклепиево бессмертие.

— Да, он был у меня… — улыбнулся Рамтей. — И я приобрел. С сегодняшнего утра я бессмертен, — он поклонился и усмехнулся: — Если верить, конечно, Асклепию и Эрмсу…

Касс молча уставилась на него: в его внешнем облике вроде бы ничего не изменилось.

— Я вижу, Прекрасную Деву это удивляет, — протянул Рамтей.

— Если признаться честно…

— Что же именно удивляет тебя? — перебил Рамтей.

— Не знаю, — ответила Касс. — Мне казалось, ты хочешь уйти…

— Уйти — это для слабосильных! — гордо сказал атлет. — Нет, я не уйду. Ему, — он грозно и с ненавистью вскинул подбородок к ковру: — Ему так легко от меня не избавиться… Прежде всего, я заставлю его заплатить за все свои удовольствия…

Облик Рамтея вдруг переменился: обычная бесстрастность его испарилась, глаза горели, гигант тяжело дышал.

— Разве в наслаждениях смысл жизни? — тихонько подыграл кентавр.

— Лон говорит, что смысл жизни в красоте, — прошептала Касс.

— Нет, — уверенно сказан Горн. — Смысл жизни в страданиях. Только страданием можно постичь… — Кентавр покивал головой, как будто поддакивая сам себе и закончил: — Только страданием можно искупить…

— Передай своему Лону, пусть стишки пишет, — презрительно бросил Рамтей. Что кентавр что-то там пробормотал, он, казалось, и не заметил.

— Тогда в чем? — настаивала она.

— В борьбе, — отрывисто бросил Рамтей.

Он приподнялся, взял с подноса и стал раскуривать трубку. По комнате поплыл сладковатый запах трубочного табака.

— Мир устроен так, — с наслаждением затягиваясь, тихо сказал Рамтей, — что в его основе лежит справедливость. Справедливость распределения сил стягивает между собой атомы, вращает планеты, гонит куда-то галактики… Справедливость поддерживает огонь жизни. Справедливость царит над зверями в лесу, заставляет их подчиняться определенному порядку…

Рамтей опять затянулся и продолжал: — И только в отношениях между людьми справедливость чаще всего беспомощна, бесполезна.

Касс взглянула на Горна: тот сидел, пригорюнившись.

— Почему-то ситуация всегда складывается в пользу того, кто меньше всего этой пользы заслуживает. Ничтожества властвуют над гениями… Бездари над талантами… Чем ничтожней человек, тем знатнее слывет… Чем бессовестней человек, тем большим богатством обладает… Чем меньше достоин славы, тем более знаменит…

Рамтей передохнул, подумал, затем твердо посмотрел перед собой и подытожил: — Смысл жизни в борьбе. Только когда справедливость станет основой отношений между людьми, необходимость борьбы отпадет, тогда, возможно, будет другой смысл…