Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

Въ эту минуту въ юрту вошелъ Костя.

– Гдѣ ты, нуча, сидишь такъ долго вечеромъ – замѣтилъ съ раздраженіемъ якутъ – въ лѣсу, вѣдь, холодно.

– А тебѣ какое дѣло? – отрѣзалъ Костя, опускаясь на скамейку, на которой онъ еще недавно ласкалъ Керемесъ.

– Постарайся достать кого-нибудь въ домъ я не хочу оставаться одна… – сказала, наконецъ, однажды Керемесъ, прижимаясь къ мужу.

– Такъ, значитъ?.. Гдѣ же ты его встрѣтила? Несчастье! – крикнулъ Хабджій голосомъ, въ которомъ звучало сдержанное бѣшенство и слышались слезы. Онъ приподнялся на постели и, грубо отталкивая протянутыя къ нему голыя руки жены, кричалъ:

– Говори, говори, собака!

– Да нѣтъ же!.. нѣтъ!.. только я боюсь. Прямо такъ! боюсь! – шептала якутка, подавляя рыданія и закрывая рукой мужу ротъ.

––––

На слѣдующій день подъ вечеръ въ юртѣ Хабджія появился новый жилецъ – слѣпая Упача. Она умѣла только мять кожи да разсказывать длинныя, хотя и правдивыя, однако, никѣмъ не слушаемыя исторіи.

Болѣе никто не соглашался жить въ томъ домѣ, гдѣ пребывалъ „хайлакъ“. Впрочемъ, одинъ молодой парень – „Петюръ“ – самъ напрашивался, но его Хабджій не хотѣлъ брать.

Упачу напоили, накормили и устроили ей мѣсто на одной изъ стоящихъ вдоль стѣнъ лавокъ; на слѣдующій день утромъ она уже сидѣла съ кожей въ рукахъ и, не обращая вниманія на разговоры жильцовъ юрты, ни на ихъ отсутствіе, продолжала свой нескончаемый разсказъ. Впрочемъ, у нея теперь почти всегда бывали слушатели, такъ какъ Керемесъ, принеся изъ клѣти отложенную на зиму работу, какія-то кобыльи и оленьи кожи, засѣла около Упачи и отлучалась только на очень непродолжительное время, чтобы выдоить коровъ или приготовить ужинъ.

Костя тоже не ходилъ въ лѣсъ. Молчаливый и злой, по цѣлымъ днямъ валялся онъ на лавкѣ.

Наконецъ самъ хозяинъ, бросивъ работу, заглядывалъ иногда въ юрту. Одна только Керемесъ развлекала и побуждала старую нищенку къ разсказамъ своими частыми, веселыми восклицаніями, выражавшими то живой интересъ, то другія – соотвѣтствующія разсказу, чувства. Всѣ остальные молчали.

Случился дождливый, пасмурный день. Костя всталъ въ необыкновенно сердитомъ и угрюмомъ настроеніи.

За завтракомъ онъ поссорился съ хозяиномъ изъ-за пищи и, хотя потомъ немного смягчился и даже простилъ якута, однако, его сумрачное лицо заставляло догадываться, что онъ еще на что-то сердится.

– А что, не пойдешь къ князю? – спросилъ его якутъ, какъ можно привѣтливѣе, снимая съ колышка уздечку.

– Нѣтъ! А что?

– Да вотъ я ѣду! Сегодня праздникъ, такъ навѣрное удастся застать его дома. Князь любитъ гостей, онъ принялъ бы тебя, какъ слѣдуетъ… Кромѣ того, тамъ сегодня сходка, и ты бы могъ… – прибавилъ якутъ, робко поднимая на него глаза.

– Нѣтъ!.. – рѣзко прервалъ Костя. По лицу якута промелькнула тѣнь.

– Я боленъ… жалко, что не могу ѣхать. У меня голова болитъ, а отъ ѣзды еще больше разболится – прибавилъ немного ласковѣе хайлакъ.

Онъ отошелъ отъ огня, передъ которымъ стоялъ, и легъ на постель.

– Спитъ? – спросилъ Хабджій немного спустя, входя снова въ юрту.

Но Костя не спалъ; онъ внимательно наблюдалъ за якутомъ и, когда, по его мнѣнію, тотъ долженъ былъ уже уѣхать, Костя всталъ и вышелъ изъ юрты.

Въ дверяхъ онъ столкнулся съ возвращавшейся Керемесъ. Она дала ему дорогу, прижавшись къ стѣнѣ. Дождь пересталъ падать, однако было пасмурно и холодно.

Удостовѣрившись въ томъ, что Хабджія и его лошади уже дѣйствительно не было, Костя возвратился въ юрту.

Упача разсказывала о какомъ-то тунгусѣ, а рядомъ съ ней сидѣла смущенная Керемесъ. Костя стоялъ нѣкоторое время передъ огнемъ и угрюмо смотрѣлъ на нее изподлобья, подавляя сильное волненіе, которое имъ овладѣло.

– Я голоденъ! Хозяйка, принеси поѣсть – казалъ онъ наконецъ, отвернувшись.

Пораженная его измѣнившимся голосомъ, Керемесъ не двигалась съ мѣста.

– Слышишь ты? Я ѣсть хочу! Масла давай – крикнулъ онъ, топнувъ ногой.

Якутка взяла деревянную чашку и вышла; немного спустя за ней послѣдовалъ Костя. Женщина угадала его присутствіе по тѣни, которая скользнула надъ отверстіемъ погреба, и долго не рѣшалась выйти. Костя ждалъ угрюмый, бѣшеный. Наконецъ, она вышла, держа въ рукахъ полную чашку масла и дрожа, не смѣя взглянуть въ лицо хайлаку, сѣла у входа въ погребъ. Хайлакъ ждалъ, смотря, какъ она медленно укладывала куски коры на дверяхъ, но, когда она, поднявшись, хотѣла незамѣтно проскользнуть мимо него, онъ схватилъ ее за плечи и старался опрокинуть на землю.

Солнце неожиданно выглянуло изъ-за тучъ и освѣтило окрестности. Обширный окружающій домъ, лугъ, лежащее вблизи озеро, зеленая тайга, съ виднѣющимися кое-гдѣ тропинками, заблестѣли внезапно среди, разсѣявшагося тумана, ясные, нагіе, открытые… Объятая стыдомъ женщина оттолкнула Костю и побѣжала домой.

– Каждый годъ приходилъ тунгузъ и сватался за дочь, каждый годъ онъ давалъ на тысячу оленей больше, но якутъ отказывалъ. Не къ низшимъ, а къ высшимъ намъ нужно итти, – говорилъ онъ: – хочь отдамъ я не тебѣ, а якуту или „нучѣ“. И вотъ бродилъ охотникъ со своими безчисленными стадами по сосѣднимъ горамъ, – говорила своимъ монотоннымъ голосомъ Упача.

Костя вбѣжалъ въ юрту і подошелъ прямо къ запыхавшейся Керемесъ, сидѣвшей рядомъ съ нищей.

– Напрасно это! – онъ толкнулъ ее, повалилъ на спину и рукой зажалъ ей ротъ, чтобы она не могла кричать…

– Когда олени съѣли всю пищу въ тайгѣ, выпили всю воду изъ ручьевъ… – бормотала слѣпая – тогда исчезъ и тунгузъ, а вмѣстѣ съ нимъ исчезла и якутская дѣвушка въ бурную осеннюю ночь, когда вышла посмотрѣть, на кого залаяли собаки…

Упача замолчала, съ удивленіемъ прислушиваясь къ плачу своей молодой хозяйки.

– Тебѣ жалко ее?

Плачущая не отвѣчала.

Въ ту же ночь она во всемъ призналась мужу.

Хабджій пришелъ въ бѣшенство. Онъ ревѣлъ, толкалъ ногами и безжалостно билъ свою жену, которая только просила, чтобы былъ тише, а то могутъ услышать… а сама до криви кусала себѣ губы, чтобы удержать рыданіе. Наконецъ, дикарь спохватился и, схватившись за голову, какъ ребенокъ, упалъ съ плачемъ на грудь побитой.

Съ этого дня онъ не отходилъ отъ нея ни на минуту, ни на одно мгновеніе. Онъ, какъ тѣнь, ходилъ повсюду за нею, слѣдя за всякимъ ея движеніемъ, за всякимъ взглядомъ и нервно, болѣзненно дрожалъ, когда къ ней нечаянно приближался Костя. Онъ постоянно старался очутиться между нимъ и ею и, несмотря на это, чувствовалъ постоянное безпокойство; его трясло, какъ въ лихорадкѣ. Запущенное хозяйство приходило въ совершенный упадокъ. Сосѣди собрались косить, уже косили, а онъ все сидѣлъ у очага, стругая что-нибудь или безсмысленно смотря въ огонь.

Слабый, больной, апатичный, онъ только считалъ дни мѣсяца; онъ считалъ бы минуты, если бы ему было извѣстно подобное дѣленіе времени.