Вацлав Серошевский - Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ

– Еще шесть дней! Какъ это безконечно много! Какъ безконечно много!

А когда онъ думалъ о будущемъ и видѣлъ въ перспективѣ цѣлый рядъ подобныхъ гостей, то у него все валилось изъ рукъ, а въ головѣ поднимался рой ужасныхъ мыслей. Но онъ все таки молчалъ.

Молчала и Керемесъ, говорила только одна Упача, но уже что-то очень непонятное.

– Тьфу! Чортъ возьми! Не съ кѣмъ и слова молвить!.. – кричалъ Костя и пытался свистѣть или пѣть, но черезъ минуту замолкалъ, подавленный окружающей его атмосферой ненависти, презрѣнія и страха. Даже Упача переставала бормотать, когда онъ приближался къ ней.

– Ну, ну! Чего надулся, – говаривалъ онъ въ минуту хорошаго настроенія, похлопывая якута по плечу – Не бойся, вѣдь я тебя не съѣмъ.

Но, видя вокругъ себя одни недовѣрчивые и мстительные взгляды, онъ самъ терялъ хорошее расположеніе духа. Тогда онъ радовался разоренію Хабджія, его горю, страху и страданіямъ Керемесъ: онъ сдѣлался крайне требовательнымъ относительно пищи, такъ что якутъ принужденъ былъ, наконецъ, зарѣзать для него корову, потому что въ его сѣти и капканы дичь уже не попадала.

А между тѣмъ на дворѣ сіяло солнце, разносился запахъ лѣсовъ, волновались озера, потухала и загоралась въ одномъ заревѣ соединенная заря разсвѣта и заката. Но для нихъ все было сумрачно и ненастно. Они сидѣли въ душной и темной юртѣ, слѣдя другъ за другомъ и другъ друга раздражая.

Костя, соскучившись, нѣсколько разъ отправлялся на прогулку, но, очутившись въ густомъ лѣсу, чувствовалъ какое-то безпокойство, его обнималъ неопредѣленный паническій страхъ. Молчаніе бора внушало ему ужасъ. Онъ видѣлъ разбросанные среди пней и листьевъ трупы такихъ же, какъ онъ, пришельцевъ, съ разможженной головой или пулей въ сердцѣ. Что же? Развѣ онъ не одинъ? Кто его любитъ? Кто за него заступится!.. Пропалъ безслѣдно!..

И ему казалось, что онъ видитъ притаившуюся въ кустахъ фигуру съ оружіемъ въ рукахъ…

– Что они тамъ дѣлаютъ?..

И онъ поспѣшно возвращался домой; онъ заставлялъ якута пробовать подаваемую ему пищу.

Страхъ обнималъ его все чаще и чаще. Иногда онъ просыпался ночью и лежалъ, прислушиваясь къ тому, что происходитъ за занавѣской постели хозяевъ. Не будучи въ состояніи заснуть, онъ ворочался на своемъ ложѣ, мучимый то мыслью о внезапной смерти, то образомъ Керемесъ и воспоминаніями о пережитыхъ наслажденіяхъ.

Однажды ему показалось, что кто-то идетъ, осторожно и легко ступая по избѣ; онъ вскочилъ и схватилъ со стола забытый тамъ ножъ. Но это былъ обманъ слуха. Его взглядъ, устремленный въ темноту юрты, ничего не замѣтилъ, а разслышалъ онъ только храпъ спящихъ. Онъ легъ снова, но уже но выпустилъ изъ рукъ ножа. Ощущеніе холоднаго желѣза вызвало цѣлую массу неясныхъ, но знакомыхъ картинъ. Вытянувшись, вспотѣвъ и весь дрожа, всматривался онъ въ нихъ, чувствуя, какъ его волоса встаютъ дыбомъ, а кровь леденѣетъ въ жилахъ. Онъ видѣлъ себя самого среди такого мрака съ ножемъ въ рукахъ, наклонившимся надъ спящимъ ближнимъ, видѣлъ блѣдныя, окровавленныя человѣческія фигуры, судороги и страданія убиваемыхъ… и съ глухимъ стономъ перевертывался на другой бокъ.

Взошло солнце и ударило своими лучами въ закрытыя двери юрты и, найдя въ нихъ щелку, ворвалось внутрь и заглянуло въ глаза разбойнику.

Видѣнія исчезли.

Костя всталъ и вышелъ на дворъ подышать чистымъ воздухомъ. Горячій, пурпурный блескъ молодого дня облилъ его и ослѣпилъ. Онъ стоялъ нѣкоторое время, защищая глаза ладонью. Среди большого, огороженнаго жердями двора лежали еще сонныя коровы и пережевывали вчерашній кормъ. Черный быкъ, отдыхающій на сторонѣ около погасшаго дымокура 7), поднялся и, наставивъ косматыя уши, смотрѣлъ на него съ удивленіемъ; поодаль на лугу бѣлый степной жеребецъ пасъ и гонялъ своихъ кобылицъ. Костя улыбнулся. Остатки недавно пережитыхъ страданій пропали въ его мутныхъ глазахъ. Онъ направился къ изгороди и, опершись на одинъ изъ столбовъ, съ наслажденіемъ слѣдилъ за подробностями этой дикой, степной любви.

Возвратившись въ юрту, онъ недолго лежалъ спокойно на своей постели.

Немного спустя онъ вскочилъ и, притаивъ дыханье, на цыпочкахъ приблизился къ ложу Хабджія.

Въ юртѣ уже было настолько свѣтло, что онъ могъ продѣлать это, не задѣвъ ни въ одинъ изъ разставленныхъ въ юртѣ предметовъ. Безшумно приподнялъ онъ кожаную занавѣску и взглянулъ во внутрь. Хабджій съ женой спали обнявшись.

– Керемесъ, – позвалъ онъ подавленнымъ голосомъ.

Якутка поднялась и сѣла на постели.

– Поди сюда! – шепнулъ онъ грозно.

Но она не двигалась, широко раскрывая заспанные глазки.

Костя протянулъ къ ней руку, но вдругъ, увидѣвъ вперенные въ себя блестящіе глаза Хабджія, сжалъ кулакъ и тяжело опустилъ его на голову якута. Мужчины стали бороться; однако, перевѣсъ былъ на сторонѣ хайлака. Напрасно Керемесъ старалась помочь мужу. Костя не чувствовалъ ея ударовъ, не чувствовалъ ея рукъ, силящихся сдавить его шею, но, схвативъ за горло якута, сыпалъ на его голову удары, которые могли оглушить быка. Хабджій защищался все слабѣе и слабѣе, наконецъ, онъ разжалъ руки и, брошенный Костей, покатился съ постели, срывая занавѣску. Точно во снѣ видѣлъ онъ еще нѣкоторое время защищавшуюся и, наконецъ, принужденную покориться Керемесъ – и потерялъ сознаніе.

– Собака! Укусила! Чего воешь? – крикнулъ наполовину гнѣвно, наполовину со смѣхомъ Костя, вытирая текущую по лицу кровь.

– Убитъ!.. Мертвъ! Спасите!.. – стонала Керемесъ; но якутъ, придя въ себя, уже оттолкнулъ ее и закрылъ голову сорванной занавѣской.

Въ углу что-то бормотала испуганная Упача. Керемесъ, оглушенная всѣмъ, что произошло, сидѣла на землѣ, опершись плечами о кровать.

– Что жъ это, ты долго будешь нюни разводить?! Невинность какая! подумаешь – барышня… Вставай! вставай и ты! – крикнулъ хайлакъ Хабджію, толкая его ногой; но дикарь оскалилъ зубы и укусилъ его сквозь сапогъ.

– Собака!.. собака!.. настоящая собака!.. – весело кричалъ Костя, снова толкая его:

– Ррр!.. рр…

Якутъ вскочилъ, весь дрожащій, съ пѣной у рта.

– Брысь! – крикнулъ, поблѣднѣвъ, разбойникъ. Онъ отступилъ назадъ и схватился за ножъ…

На этотъ разъ ему самому пришлось поставить чайники и заварить чай; молока и масла онъ велѣлъ принести якуткѣ: онъ отдалъ приказаніе такимъ грознымъ тономъ, что та не осмѣлилась ослушаться.

Жизнь начинала возвращаться въ прежнюю колею. Керемесъ выдоила коровъ, Хабджій поднялся съ земли и одѣлся.

– Ты, братъ, не смотри на меня, точно съѣсть меня хочешь, вотъ лучше чайку напейся, – говорилъ ему съ улыбкой Костя. – Я тебя проучилъ немножко, вотъ и все! Да изъ-за чего все это? Изъ-за бабы! Тьфу! Плюнь ты на это дѣло. Ты думаешь – на меня одного любила! Не вѣрь ты этому!.. У нея навѣрное ужъ сотни любовниковъ были! Развѣ ты не знаешь, что всякая баба только объ томъ и думаетъ, какъ бы мужа надуть! Не она ли первая ко мнѣ лѣзла!