Генри Каттнер - Все - иллюзия [сборник]

Но она не защитила их. Беседка просто не могла защитить их.

Лессинг увидел, как беседка внезапно замерцала и исчезла, расплывшись ярким пятном, исчезла, словно в фильме, когда камера становится не в фокусе.

— Но не так, как исчезала Кларисса, — пояснил Лессинг Дайку. — Там были ясно видные концентрические кольца, образующие нечто вроде туннеля. На этот же раз беседка просто расплылась и исчезла. Прошла минута, другая... — Он взмахнул рукой в воздухе.

Дайк не шевельнулся, не спуская с Лессинга ясного, всепроникающего взгляда.

— Что же Кларисса сказала на этот раз?

Лессинг нахмурился, потер подбородок.

— Разумеется, она видела, что произошло. Я... Мне кажется, она сказала что-то просто вроде: «Ну, вот, прибежали домой. Что-то не хочется мне торчать тут под дождем». Словно она привыкла к подобным вещам. Возможно, и действительно привыкла. По крайней мере, это не удивило ее.

— И на этот раз вы тоже ничего не сказали?

— Я не смог. Она восприняла это так спокойно. Для меня было огромным облегчением понять, что она тоже видит исчезновение беседки. В первый раз я подумал, что мне все показалось. Но не на этот раз. А к настоящему времени...

Внезапно Лессинг замолчал. До этого он был слишком поглощен возвращением неуловимых воспоминаний, чтобы объективно взглянуть на то, что уже вспомнил. Теперь же невероятная действительность того, о чем он рассказывал, ударила его без предупреждения, и он уставился на Дайка с настоящим ужасом в глазах. Какое могло быть объяснение этих видений, кроме фактического сумасшествия? Но все это, и возможное, и невозможное, произошло в потерянные им месяцы. Было уже достаточно невероятно, что он забыл об этом периоде своей жизни, но вот что именно он забыл, относится к еще более невероятной теории, которую он собирался изложить Дайку, теории, вытекающей из гипотезы о настоящем чуде...

— Продолжайте, — очень тихо сказал Дайк. — Что было дальше?

Лессинг сделал длинный, дрожащий вздох.

— К настоящему времени... Кажется... Я уже отбросил идею о галлюцинациях... — Он вновь замолчал, неспособный продолжать говорить о таких явных невозможностях.

— Продолжайте, Лессинг, — осторожно подтолкнул его Дайк. — Продолжайте, пока мы не ухватим то, с чем можно поработать. Должны же быть какие-то объяснения всему этому. Продолжайте копать глубже. Почему вы решили, что это не галлюцинации?

— Потому что... Ну, мне показалось, что это слишком уж простое объяснение, — упрямо сказал Лессинг.

Было нелепо так просто отказаться от гипотезы безумия, и он снова перерыл свою память в поисках логичного ответа.

— Во всяком случае, безумие казалось мне неверным ответом, — продолжал Лессинг. — Насколько я сейчас помню, кажется, я почувствовал, что всему этому есть какая-то причина. Кларисса явно не знала, но я начинал понимать.

— Причина? Какая причина?

Лессинг нахмурился, стараясь сосредоточиться. Несмотря на свое очарование чем-то неизвестным, он, через мрак амнезии, все же нащупал ответ, который уловил тогда, несколько лет назад, поймал и вновь упустил.

— Для нее это было столь естественно, что она даже не замечала. Это была неприятность, но неприятность такого сорта, который следует принимать философски. Вы должны были промокнуть, когда гроза поймала вас вдали от укрытия. И если укрытие, до которого вы все же добежали, удивительным образом вдруг исчезло, что ж, это лишь подчеркнуло факт, что вам предначертано было промокнуть. Предначертано, понимаете?

Он замолчал, совершенно неуверенный, что это самое главное, но тут в его памяти, среди обрывочных воспоминаний, всплыла одна фраза, которая показалась ему ужасно значительной, когда он вытащил ее на свет. В ней, казалось, и заключалось открытие.

— Она действительно промокла, — медленно продолжал Лессинг. — Теперь я это вспомнил. Домой она вернулась вымокшая до нитки, простудилась и несколько дней у нее держалась высокая температура...

Он быстро пробежался по цепочке воспоминаний, делая невероятные выводы. Неужели что-то, так или иначе, управляло жизнью Клариссы такой мощной рукой, что она могла нарушить все законы природы, чтобы вести девушку определенным путем? Неужели что-то действительно перенесло ее через небольшой участок пространства-времени, чтобы сохранить от дорожной аварии? Но когда ей было предназначено промокнуть и заболеть, то это же что-то уничтожило беседку. Уничтожило так, словно ее никогда и не было. Позволило ей исчезнуть так же естественно, как пошел ливень, чтобы Кларисса простудилась...

Лессинг снова закрыл глаза и прижал к ним ладони. Хочет ли он вспоминать, что было дальше? В какие еще дебри неправдоподобия приведут его эти воспоминания? Он проник глубже, ужаснулся и отпрянул. В глубине души все еще сиял свет удивительного открытия, снизошедшего до него, но Лессинг пошел туда медленно, ничуть не уверенный, что хочет проникнуть в ту глубину и ясно увидеть, что там сияет.

— У нее был жар? — дошел до его сознания голос Дайка. — Продолжайте, что случилось потом?..

— Я не видел ее в течение нескольких недель. И... мир опять стал обыденным, таким, как всегда. Исчезло окружающее его праздничное сияние...

Значит, оно должно возобновляться с ее присутствием, это странное очарование, усиливающее все цвета, резче вырисовывающее мельчайшие детали, делавшее музыкальным все звуки, когда они были вместе. Теперь, когда ничего этого не было, Лессинг жаждал его всей душой. Оглядываясь назад, он вспоминал невыносимую тусклость того периода. И, вероятно, тогда он стал понимать, что влюбился без памяти.

Прошли недели, и Кларисса опять появилась. Лессинг вспомнил, как засиял день в ее огромных черных глазах. Сияние было слишком сильное, чтобы смотреть ей в глаза, словно яркие звезды сверкали в них, пока сами глаза не стали черным пламенем, более великолепным, чем какой-либо свет.

В ту первую встречу после ее болезни Лессинг увидел Клариссу одну. Где была тетя? Во всяком случае, не рядом с ней. Странная была у Клариссы квартира, пустая, не считая ее самой. Без окон? Лессинг напрягся, пытаясь вспомнить. Да, правда, никаких окон там не было. Но было много зеркал. И очень глубокие, темные ковры. Таково было его впечатление от этой квартиры, очень тихой и очень... доброй, с отражающими друг друга зеркалами, уходящими куда-то в бесконечность.

Он сидел возле Клариссы, держал ее за руку и что-то тихонько говорил. Ее улыбка была неуверенной, а глаза такими яркими, что почти пугали. В тот день они были очень счастливы. Он слегка просиял даже сейчас, вспоминая, насколько счастливы они были. А ведь теперь он не должен был чувствовать ничего, кроме горя.

Замечательная яркость восприятия постепенно вернулась к Лессингу, когда они были вдвоем, и все в мире казалось ослепительно правильным. Комната была центром совершенной Вселенной, красивой и упорядоченной, все сферы которой пели в унисон.