Генри Каттнер - Все - иллюзия [сборник]

Видение было таким реальным и ярким, хотя, должно быть, прошла лишь доля секунды между тем, как его голова ударилась о дверной косяк, и тем, как колени коснулись пола. Что же скажет об этом Кларисса? Лессинг не знал, почему вообще хочет рассказать ей об этом, но ему казалось, что она может дать ответы на его вопросы, если он задаст их ей.

Он нетерпеливо позвонил в дверь. Как прежде, из-за двери не донеслось ни звука. Лессинг позвонил еще раз. Никакого ответа. С чувством, будто он перенесся назад во времени и второй раз переживает эту удивительную галлюцинацию, Лессинг толкнул дверь. К его удивлению, дверь широко открылась. На этот раз ее не сдерживала никакая цепочка. Он уставился в уже знакомый, со многочисленными зеркалами, полумрак. И пока он стоял на пороге, неуверенный, позвать ли или снова нажать кнопку звонка, то заметил, как в глубине квартиры, видной лишь в зеркалах, что-то шевельнулось.

На мгновение ему показалось, что он опять переживает случившееся. Но затем Лессинг увидел, что это Кларисса. Кларисса, стоящая неподвижно, с выражением ожидания на ее ярко светящемся лице. Это был тот самый взгляд, словно у ребенка Рождественским утром, который он уже видел раньше мельком, но никогда так ясно, как сейчас. Лессинг не видел, на что она смотрит, но выражение ее лица он узнал безошибочно. Собиралось произойти что-то великолепное, просто ослепительно прекрасное, подразумевал ее взгляд. Что-то великолепное, вот здесь, сейчас...

И вокруг нее замерцал воздух. Лессинг изумленно заморгал. Воздух замерцал, сделался золотистым и вдруг стал литься вокруг нее золотым дождем. Это то же самое видение , пронеслась в голове Лессинга дикая мысль. Он уже видел все это прежде.

Кларисса молча стояла под золотым душем, подняв лицо, позволив золотым ручейкам медленно стекать по нему. Но если это было то же видение, то больше ничего и не произойдет. Лессинг невольно напрягся, ожидая, как под ногами завертится пол...

Но нет, все оставалось реальным. Значит, он видит другое чудо, чудо, бесшумное и великолепное, которое происходило в тихой квартире.

Он видел его в видении, теперь оно происходило в действительности. Кларисса стояла под дождем из... из звезд? Стояла, как Даная, на которую пролился Золотой Дождь...

Как Даная в своей медной башне, спрятанная от всего мира. Его внезапно ударила мысль о сходстве Клариссы с Данаей. И что значит этот невозможный золотой дождь и ее немыслимое восхищение? Что льется яркими струями на нее? Кто так отгородил Клариссу от всего остального Человечества, защищая ее вплоть до нарушения законов природы, с помощью каких-то механизмов, мелодично поющих на разные голоса? Кто этот всемогущий... да-да, всемогущий, каким был Зевс, который пролился на свою избранницу сказочным Золотым Дождем?

Стоя неподвижно и видя отражение всего этого в зеркале, Лессинг позволил своим мыслям все быстрее и быстрее скользить по причинно-следственной цепочке, и выводы заставили его задохнуться от неверия и одновременно ошеломили своей немыслимой убедительностью. Потому что он подумал, что наконец-то у него появился ответ.

Дикий, невероятный, но ответ!

Он больше не сомневался, что каким-то образом жизнь Клариссы принадлежала некоему иному миру, отличному от его. И повсюду, где сталкивались эти миры, этот потусторонний мир получал преимущество. Трудно было полагать, что какая-то беспристрастная сила природы так заботливо сосредоточилась на Клариссе. По тем мимолетным видениям, которые ему позволили увидеть, проще было считать, что за Клариссой наблюдает какой-то иной разум. Кто-то, кто превосходно понимает Человечество, но сам не принадлежит к нему. Кто-то в роли ангела-хранителя, ведет Клариссу по пути... к чему?

Конечно, этот кто-то не хотел, чтобы Кларисса увидела несчастный случай на улице, и перенес ее через пространство-время на безопасное расстояние, сделав это так, что она даже не поняла, что случилось.

Кому-то понадобилось, чтобы она простудилась, и он просто уничтожил беседку по время грозового ливня. Кто-то , как начал было понимать Лессинг, вел ее почти буквально за ручку все эти тихие, задумчивые и яркие дни и ночи, разбрасывая вокруг нее такое очарование , что оно действовало на любого, подошедшего к девушке достаточно близко. А в те долгие моменты полного поглощения, когда Кларисса пристально разглядывала самые обыденные вещи, кто-то нашептывал ей в ухо какие-то наставления, какие могла слышать лишь она...

А как сам Лессинг вписывается в эту картину? Возможно , думал он, испытывая головокружение, я тоже играю в этом какую-то роль. Кто-то позволил нам развлекаться , за исключением тех случаев , когда эта всемогущая рука вынуждена была направлять нас по нужному пути. По пути Клариссы , но не меня , Лессинга . И действительно, Лессинг был уверен, что все эти невероятные вещи происходят именно для того, чтобы защищать Клариссу. Кларисса не заметила паузу во время уличного столкновения машин, как не заметила исчезновения беседки. Но Лессинг-то все видел. Лессинг был потрясен и ошеломлен. И... Лессинг должен был все забыть.

Тогда, в какой точке ее жизни Кларисса была заключена в эту зеркальную тюрьму с тетей в роли надзирателя, и, сама не зная того, продолжала идти по пути, который кто-то наметил для нее? Кто нашептывал ей в ухо, когда она вдруг задумчиво отрешалась от внешнего мира? Кто пролился на нее Золотым Дождем, как на Данаю, живущую в башне со стеклянными стенами?

Никто не мог дать на это ответ. Вернее, могло быть столько ответов, сколько мог вообразить человеческий ум, и еще множество за пределами его воображения. Как мог человек найти ответ на вопрос по делу, не имеющему никаких прецедентов в опыте всего Человечества? Ну, ладно — никаких прецедентов, кроме одного.

Была ведь Даная.

Это просто смешно , сказал себе Лессинг, смешно предполагать какую-то систему в этом случайном сходстве . И все же — с чего пошла легенда о Данае? Или, быть может, две тысячи лет назад, как и сейчас, какая-то другая Кларисса восторженно стояла под другим звездным потоком? И если это возможно, то имел ли Лессинг право произвольно предполагать, что первоначальная легенда о Данае верна, поскольку он наблюдал все это сейчас и делал, возможно, ложные выводы? Было так много легенд о смертных, которых возжелали боги. У некоторых из этих легенд могли быть простые объяснения, по греки не были такими уж наивными и, как думал теперь Лессинг, за аллегориями легенд могли скрываться некоторые непреложные факты. Должно быть какое-то основание, объясняющее все те бесчисленные истории, какая-то твердая почва под ними вне всяких фантазий.