Генри Каттнер - Все - иллюзия [сборник]

Но зачем эта долгая подготовка, которую невольно проходила Кларисса? Лессинг стал думать об этом, затем его мысли перепрыгнули к легенде о Семеле [14] Семела - дочь фиванского царя Кадма, родившая от Зевса бога Диониса. Согласно легенде, которую передают Гесиод («Теогония») и Еврипид («Вакханки»), Семела по злоумышленному совету ревнивой Геры попросила своего любовника Зевса явиться в своем настоящем облике. Тот предстал перед ней в сверкании молний и испепелил огнем смертную Семелу, а не успевшего родиться младенца (будущего Диониса) Зевс зашил себе в бедро и выносил (прим. перев.). , которая увидела своего возлюбленного олимпийца во всей славе его божественного бытия и умерла от этого ужасного зрелища. Не могла ли эта долгая, неторопливая подготовка совершаться для того, чтобы спасти Клариссу от судьбы Семелы? Ее мягко, но неустанно вели от знания к знанию, так, чтобы, когда бог явится к ней в своем величии и божественном блеске, она сумеет вынести его облик? Действительно ли это ответ на то сияющее ожидание, которое Лессинг так часто видел у нее на лице?

Внезапно его обожгла палящая ревность. Кларисса, самая не зная того, уже смотрела на сияние, не принадлежавшее к ее родному миру...

Лессинг с силой ударил в дверь и позвал:

— Кларисса!

В зеркале он увидел, как она слегка вздрогнула и повернулась. И золотой дождь дрогнул вместе с ней. Затем она вышла из поля зрения, и в зеркалах осталось лишь золотистое свечение, когда она шла к двери.

Лессинг стоял, дрожа и покрывшись потом, с беспорядочным сумбуром в голове. Он знал, что выводы его смешны и невозможны. Он и сам не верил им. Он перепрыгнул к заключениям, слишком диким, чтобы им можно было поверить, от слишком произвольных умозаключений, которые можно было принимать во внимание в этот дикий момент. Да, вокруг Клариссы действительно происходили необъяснимые вещи, но тем не менее, у него не было никаких логичных причин принять существование божественного любовника. Кто-то, кто-то, стоял за всеми этими событиями, и Лессинг безумно ревновал к этому кому-то , кем бы он там ни был. Потому что планы этого кого-то явно не принимали в расчет самого Лессинга. Да и не могли принимать. Это Лессинг знал точно...

— Привет, — тихо сказала Кларисса. — Я заставила тебя ждать? Очевидно, звонок испорчен... я не слышала, как ты звонил. Входи же.

Лессинг смотрел на нее. Ее лицо было столь же безмятежно, как и всегда. Даже, возможно, в глубине ее глаз еще сиял свет восторга, но золотой дождь исчез, и Кларисса ничем не показывала, что вообще помнит его.

— Чем ты занималась? — спросил Лессинг слегка дрожащим голосом.

— Ничем, — ответила Кларисса.

— Но я видел тебя! — вспыхнул он. — Я видел тебя... в зеркале! Кларисса, что...

Ее рука нежно, очень нежно легла ему на губы. Практически, нематериальная, практически, несуществующая. Но каким-то образом она сумела оборвать его фразу. Ни слова больше не вырвалось из его рта. Словно сама Тишина плотной затычкой замкнула его губы. И после ужасного, ошеломительного момента Лессинг понял, что кто-то был прав, он не должен ничего говорить, было бы жестоко и несправедливо сказать то, что он собирался.

И в эту жуткую секунду он даже не знал, замкнула ли эта затычка ему уста или что-то более тонкое и изощренное воздействовало на его разум, заставив замолчать. Лессинг понял, что не должен ничего говорить о тех странностях, которые он видел во время свиданий с Клариссой. Она не знала о них. Она их не замечала. Так и должно продолжаться.

Лессинг почувствовал, как у него по лбу катится пот, а колени стали ватными. Он откашлялся и хрипло сказал:

— Я... Я не очень хорошо себя чувствую, Кларисса. Думаю, мне нужно уйти...

Лампа без абажура над столом Дайка мягко покачивалась. Издалека донесся гудок поезда, казавшегося из-за темноты в какой-то неизмеримой дали. Лессинг выпрямился на стуле, оглянулся, испытывая небольшое головокружение, пораженный от резкого перехода таких ярких воспоминаний к действительности. Дайк наклонился над своими скрещенными на столе руками и тихо спросил:

— И вы ушли?

Лессинг кивнул. Теперь он уже не чувствовал ни скептицизма, ни нежелания обрести свои воспоминания. То, что он уже вспомнил, казалось более реальным, чем этот стол или сидящий за ним человек с тихим голосом.

— Да. Я должен был уйти от нее и привести в порядок свои мысли. Было ужасно важно, чтобы она поняла, что с ней происходит, и все же я не мог рассказать ей об этом. Она была... словно спящая. Но было необходимо ее разбудить, пока не станет слишком поздно. Я думал, она имеет право знать, что происходит, и я имел право помочь ей в этом, позволить ей сделать выбор между мною и... этим. Им. И еще я чувствовал, что этот выбор должен быть сделан как можно быстрее, иначе будет слишком поздно. Разумеется, Он не хотел, чтобы она обо всем узнала. Он хотел появиться в надлежащий момент и найти ее подготовленной к Его появлению. А мое дело было разбудить ее и заставить все понять до того , как это произойдет.

— Значит, вы думали, что это случится скоро? — спросил Дайк.

— Очень скоро.

— И что вы сделали?

Лессинг погрузился в воспоминания, взгляд его стал рассеянным.

— На следующий вечер, — сказал он, — я пригласил Клариссу на танцы.

Она сидела напротив него за столиком возле маленькой танцплощадки, медленно вращая в руке бокал хереса и прислушиваясь к шуму, создаваемому плохим оркестром, который эхом разносился по дымному залу. Лессинг не был уверен, зачем он вообще привел ее сюда. Возможно, он надеялся, что, даже если и не сможет сказать ей всего, что подозревал и чего боялся, то сумеет хотя бы пробудить ее, вырвать из окутывающей ее безмятежности, чтобы она сама сумела заметить, как ее маленький мирок отличается от обычного, человеческого мира. Здесь, в этом маленьком зале, трясущемся от диких ритмов, переполненном людьми, которые накачивали себя ликером и возбуждающей музыкой, не могла ли здесь прорваться ее броня яркой безмятежности и показать то, что она скрывала?

Лессинг позвякал льдом в своем бокале, на треть наполненном коллинзом , и наслаждался приятным туманом, который алкоголь добавил в его голове к яркой дымке, всегда окружавшей Клариссу. Ничего больше и не требуется, сказал он себе. Разумеется, он был совсем не пьян. Просто нынче вечером даже в этом маленьком, шумном второсортном ночном клубе был такой пьянящий воздух. Чувствовалось, что музыканты играли словно в наркотическом бреду, а танцоры на площадке просто пылали страстью.

И Кларисса отозвалась на все это. Ее огромным черные глаза сияли с невыносимой яркостью, и смех ее был столь же ярок и заразителен. Они танцевали в толкающейся толпе и не чувствовали, что кого-то толкают сами, потому что музыка несла всех в едином ритме. Кларисса говорила гораздо больше, чем обычно по вечерам, была веселой, тело ее в руках Лессинга было гибким и упругим.