Генри Каттнер - Все - иллюзия [сборник]

Что же касается самого Лессинга, то да, он был пьян, хотя и не знал, от трех ли бокалов или от какой-то тонкой, более неуловимой причины. Но все его опасения испарились под напором веселья и беззаботности, а в уши била неслышимая мелодия. Ничто не могло его одолеть. Он не боялся ничего и никого. Он хотел увезти Клариссу подальше от Нью-Йорка, ее тети тюремщика и сияющего кого-то, кто становился все ближе с каждым вдохом.

Спустя некоторое время начались провалы в памяти. Лессинг не помнил, как они ушли из ночного клуба и попали в машину, или куда собирались направиться. Он лишь помнил, как они ехали по шоссе Генри Гудзона, а внизу мрачно катила воды река и подмигивали огни Джерри, лежащего в обрамлении Палисада.

Они нарушили этот... образ жизни. Лессингу казалось, что они оба понимают это. В ее образе жизни не было места головокружительной поездке по Генри Гудзону, когда улицы мелькали, пролетая мимо, как спицы в сияющем колесе. Кларисса откинулась на его свободную руку, такая же пьяная как и он сам, хотя выпила за вечер не больше двух порций хереса, но дикие ритмы музыки и дикое волнение этой странной ночи сделали свое дело. Они чувствовали какой-тот пьяный вызов, потому что убегали. Убегали от чего-то... от Кого-то . (Разумеется, убежать было невозможно, даже в опьянении Лессинг понимал это. Но попробовать-то они могли).

— Быстрее, — повторяла Кларисса, елозя головой по его руке.

Нынче вечером она была такой оживленной, какой Лессинг ее еще не видел. Почти проснувшейся, пронеслось в окутанном туманом сознании. Почти готовой услышать все, что он должен был сказать ей. Предупредить...

Он специально остановился под уличным фонарем и заключил ее в объятия. Ее глаза, голос и смех нынче вечером сияли и искрились, как никогда, и Лессинг знал, хотя любил ее и прежде, что эта новая Кларисса так очаровательна, что... да, даже бог мог спуститься с Олимпа, возжаждав ее. Лессинг поцеловал ее со страстью, заставившей весь город закружиться вокруг них в торжественном танце. Это было так восхитительно — напиться, любить и целовать Клариссу на глазах у богов-ревнивцев...

Когда они продолжили путь, в воздухе повисло чувство какой-то... неправильности. Образ жизни стремился вернуться в наезженную колею, пытался заставить их прекратить эту безумную поездку. Лессинг почувствовал какое-то давление на свои мысли. Его пытались заставить свернуть, изменить маршрут таким образом, чтобы вернуть Клариссу в ее квартиру. Чтобы не свернуть на этот маршрут, Лессинг поехал на север, но был вынужден изменить направление из-за ремонта улицы, потом пришлось ехать в обход, и снова, и еще раз, но они все равно неминуемо продвигались обратно на юг. Раз за разом Лессинг объезжал кварталы, и все равно его направляли в центр Нью-Йорка.

Прежний образ жизни Клариссы должен быть сломан. Должен! Словно в тумане, Лессинг подумал, что если найдет хотя бы щелочку, лишь одну лазейку из этой мышеловки, то он выполнит свою цель. Но такой лазейки просто не существовало. Где-то напевали всемогущие, запредельные механизмы, и Лессинг повиновался им, даже не зная, что повинуется. А может, этот кто-то и не думал отпускать свою всемогущую руку, но не хотел насильственно возвращать их на место, а делал все так, чтобы они сами вернулись туда.

— Поворот, — сказала вдруг Кларисса. — Поворачивай же. А то мы снова поедем в обратную сторону.

Лессинг изо всех сил попытался повернуть рулевое колесо, но оно не поддавалось.

— Не могу... — почти на пределе выдохнул он. — Не могу.

Она подарила ему великолепный взгляд черных глаз и наклонилась, чтобы самой дотянуться до руля. Даже ей оказалось трудно повернуть его. Но все же она это проделала, и машина, свернув за угол, снова направилась на север, а огни Джерси поплыли мимо, расплывчатые, словно в бреду.

Это туманное состояние никак не могло быть вызвано обычным опьянением. Оно стремительно росло. Это, с трудом подумал Лессинг, Его следующий шаг. Он не позволит ей увидеть то, что он делает, но понимает, что должен остановить нас сейчас, иначе мы вырвемся из заколдованного круга и докажем свою независимость.

Высокие узкие здания по обеим сторонам улицы напоминали высокие деревья в лесу с неподвижными листьями-окнами. Все эти окна были на разных этажах, словно подчеркивая разнообразие Бога в бесконечно малых различиях, и все они попеременно мигали, пока машина ехала все вперед и вперед по этому каменному лесу. Лессинг уже видел прогалины среди этих деревьев, не совсем прозрачные, а видимые словно через какое-то новое измерение. Он увидел улицы, разделявшие этот лес на квадраты и прямоугольники, и ошеломленно вдруг вспомнил другой лес, также разбитый на квадраты, в Зазеркалье.

Машина ехала по лесу опять на юг.

— Кларисса, помоги мне, — сказал он сдавленным голосом, сражаясь с рулем.

Ее маленькие белые ладошки появились из темноты и легли на его руки.

Дождь света внезапно полился на них, окутывая Клариссу, как некогда Зевс окутал Данаю. Бог ревнивец, бог-ревнивец, — засмеялся Лессинг и с бессмысленным торжеством крутанул рулевое колесо...

Между деревьями мерцал какой-то свет. Нужно идти тихо , бесшумно, подумал Лессинг и отправился на цыпочках по... мощеной дороге. Без всякого удивления он понял, что идет пешком, через лес в темноте, совершенно один. Он все еще был пьян. Никогда еще я не был так пьян, с какой-то гордостью подумал он, пьян сильнее, чем когда-либо прежде мог напиться смертный. Любой смертный. Но не боги...

Между деревьями появились люди. Лессинг знал, что они не должны увидеть его. Это неимоверно потрясло бы их. Он вспомнил ярко разодетых людей из другого видения и юношу с кнутом. Нет, лучше держаться скрытно, пока может. Лес скрывал его плотной дымкой, а в ушах, вероятно, лишь шумело опьянение.

Люди были мрачно одеты во все черное, с черными капюшонами, покрывавшими головы и оттенявшими бледные лица. Они шли между деревьями длиной колонной. Лессинг наблюдал за ними, а они все шли и шли. Некоторые женщины несли с собой мешочки для вязания и вязали спицами на ходу. Некоторые мужчины читали на ходу какие-то книжки и то и дело спотыкались о камни и корни. Но никто не смеялся над ними.

Кларисса шла одной из последних. Лицо у нее под черной шапочкой было веселое, веселое и самое беззаботное из всех, что он видел в этом... в этом мире. Она шла легкой, танцующей походкой, и те, кто двигался позади, бросали на нее хмурые взгляды. Но ее это, казалось, не заботило.

Лессингу захотелось позвать Клариссу. Захотелось так сильно, что, как ему показалось, она почувствовала, потому что начала отставать, позволив обогнать себя сначала одной группе, потом другой, пока не оказалась в самом конце колонны. Несколько девушек оглянулись на нее, захихикали, но ничего не сказали. Кларисса отступала все больше. Потом процессия повернула, а Кларисса остановилась посреди дороги, глядя, как они уходят. Затем рассмеялась, исполнила торжественный пируэт, словно на пуантах, и черные юбки образовали круг у ее ног.