Юрий Леляков - Журавлиная ночь

— Представляю… И совсем нельзя было найти иной выход?

— А тут ещё минус-разум, — продолжал Вин Барг. — Сущность вовсе загадочного происхождения, не предвиденного ни в какой жреческой традиции. И низший астрал с его иерархами природного происхождения — не очень понимающими людей, но привыкшими, что им поклоняются…

— И тоже могли отождествить человеческую цивилизацию с развратом и разрушением, не понимая её сути, — добавил Ареев. — Мы уже думали…

— Нет, вернее всего, конечно — напрямую обратиться к обществу, — повторил Вин Барг. — А им предпочитают управлять через мифы, даже не думая о возможной первооснове. Вот и результат…

— Но что теперь… конкретно на Земле? — с тревогой переспросил Кременецкий. — Чтобы не довести до такого?

— Если бы мы точно знали! — тяжело вздохнул Вин Барг. — А то и тут, видишь: человечество перегружено тайными организациями — с одной стороны, и голодными малограмотными толпами — с другой! А мы, чхаино-каймирцы, от всех отличаемся — и у себя, и здесь. В нас нет кое-каких животных программ… И к тoму же, наверно — отчётливее чувствуем сами кармические пути, состояние друг друга в итоге наших поступков… Потому для нас дико — заработать на чужой беде, переступить через поверженного конкурента! А для других — ничего особенного. И сам смысл жизни — в противостоянии кому-то… Но чего тут больше: животных инстинктов, комплекса неполноценности — или просто эмоционально-энергетической тупости, непонимания чувств других? — задумался Вин Барг. — Даже не знаю…

— Ну, эта злобная тяга пропустить кого-то через свои трудности — скорее всего, от неполноценности и идёт, — ответил Мерционов. — И особенно как раз — молодого, кто только вступает в жизнь! На самом взлёте, подъёме — опрокинуть все радостные ожидания в помойку! И наплевать — каким он уже оттуда выберется… Тут — и армии, нужные больше, чтобы загнать в формальные рамки чью-то агрессивность; и «распределение» после вуза… Никто же будто не рассчитывает на тех, чьё призвание — наука! Готовят узких практиков на определённое число мест — а какое «место» может быть для тех, кто уникален, пытаться планировать их число — абсурд! Их может с одного выпуска быть целых пять — и составить собой ядро научной школы; а за пять лет до и после — ни одного! Но планирует — опять же быдло, которому наплевать: обязан отработать три года «по распределению», куда пошлют, и всё! И там, на месте, ещё поселят в какoм-то бывшем курятнике, откуда не выветрился запах навоза: они-то «из низов», к такому привычны, а о здоровье какого-то горожанина что беспокоиться? Всё равно больше чем на три года им не нужен…

«Это уже… вместо того разговора? — вдруг понял Кламонтов. — В Киеве, в больничном дворе?»

— Значит, бывают правы и те, кто не едет по распределению, — уже как-то механически, упавшим голосом, констатировал Кременецкий.

— Очень даже бывают! — подтвердил Мерционов. — И вполне могут сказать: вы же первичны, вы — основа, так чего хотите от города? У вас пылесосы и радиоприёмники в огороде расти должны! Может, тогда бы задумались… А то только и слышим: они, мол, «не хуже» кого-то, «тоже имеют право», и всё такое! Хотя позвольте: «право» на что? Перехватить чью-то судьбу? Просто — чтобы не в фуфайке с кайлом или лопатой, а в пиджаке за письменным столом? И потому — я должен не стать тем, кем хочу и могу? Есть «более достойные»? Вот эти, что сейчас, уверовав — кликушествуют и ждут, чтобы кто-то явился с чрезвычайной мощью гаркнуть на всех и «призвать к порядку»? Всех равно — и правых, и виноватых? А тут уже о достоинстве разумного существа говорить трудно! Тем более, у кого есть — и не пойдут на заработки в публичный дом, или при боях гладиаторов — а эти могут! Скажут: иначе «жрать было нечего»! Вот и вся простонародная праведность…

— И я раньше… как-то не думал, — признался Кременецкий, снова отвернувшись к окну с несколькими далёкими огоньками у горизонта. («Интересно, какой там сейчас год?»— вдруг подумал Кламонтов.) — Привык, что коммунизм — идеология большинства. И мои… наши с вами цели — цели большинства…

— А это — цель и идеология тех, кто не приемлет дикости в человеческом обществе, — ответил Мерционов. — И проблема — не в существовании денег, собственности, не в том, кто и чего не имел, или пережил войну, голод — чем просто подло оправдывать инстинкты хищника и мapодёpа! А армия — «школа мужества»? Они же потом с дебильной тупостью смотрели, как разваливался Союз, разворовывали их же склады! А теперь, к 94-му — то ли расшиблись в лепёшку о ту же Ичкерию, то ли полубандитски сосуществуют с ней! Да, вот бы им бы эту ублюдочную агрессивность вместе с пьяным матом вогнало в глотку по самый срам — и тоже валялись с «полными штанами животной природы»… В мирное время своё оружие от воровства защитить не могут! Ну, что делать с такими — чтобы хоть не были угрозой стране, не гадили, не вредили? Как и те же энкаведисты, и современные судьи, что дают беспризорнику пять лет за кражу куска колбасы — а Ельцин с Солженицыным, кстати, молчат! Не при Сталине же — значит, можно?.. И вот — меняется история, многие в шоке, ищут новых ориентиров… А этим — удовольствие от самого насилия, от издевательства над теми, кто не может достойно ответить — и называют «борьбой с врагами народа», «возрождением казачества», или как-то eщё! А кто-то — ждёт, чтобы всё рухнуло из-за его личных проблем; кто-то — нагромождает горы оружия, способные погубить планету, а против кого, сам не знает — так, на всякий случай; кто-то — отравляет генофонд потомства, спиваясь, как последняя сволочь… И на всё оправдание: воевали, голодали, трудная работа, нелюбимая жена! А истина — в том, что просто не умеют и не хотят быть людьми!

И тут у Кламонтова мелькнула тревожная догадка…

— А… на нас самих перепад не повлиял? Как думаете? А то слышу, куда заходит разговор…

— Нет, почему? Всё по делу! А это… вспоминается всякое, — уже спокойнее признался Мерционов. — Мы же тут насмотрелись за три условных года! Не всегда снаружи — мирная реальность, наша, советская, которую мы знали! Бывало — полная раздробленность страны: у каждой деревни — своё ополчение, в городах — патрули на каждом шагу, проверки документов… Или — взбесившийся митинг не поймёшь по какому поводу, и туда врывается это самое «казачество», и рубит всех подряд шашками, не разбирая… Или — им самим отрубают руки и сажают на кол… Или тоже было: университет, превращённый в какой-то храм безумия, все занимаются в общем полной чушью, но узнай ненароком лишнее, и за это — смерть! И там надо побывать — что-то увидеть, запомнить, откуда-то забрать, заложить кристалл… И всё — наша планета, наша страна! Так — во что эти выродки способны её превратить? И уверены, что правы… Им что-то недодали, их чем-то обошли, а тут — шанс поквитаться! Или наоборот: особые права над другими — значит, всё можно! И там тоже было… Представляешь: десять боеголовок со страшнейшими бактериями — дурак из военного командования тайно хранил у себя на даче? Но их хоть чудом нашли… А в другой раз — под поездом рухнул ветхий мост, и три цистерны с ядом упали во дворы жилых домов! И то — с небольшой высоты, в начале моста, вытекло совсем немного; но — пришлось вызывать аварийные службы, чтобы срочно замораживать или спекать отравленный грунт! А потом — массовая эвакуации, толпы в больнице, шок по всему городу — как в Чернобыле… Хотя в твоё время его ещё не было, — спохватился Мерционов.