Кэт Фоллз - Нелюдь [litres]

– Кто он был? – спросила я охотника, когда мы присоединились к потоку местных жителей, направлявшихся к станции. – Я имею в виду, первую жертву?

– Работник на ферме. Он как раз работал в поле один. Его смена уже завершилась, но он хотел закончить с той делянкой. Когда Джаред не вернулся домой к ночи, его жена и Сид отправились на поиски. Он прошел половину пути до дома. Дальше уже не мог: у него было вырвано сердце.

Я похолодела.

Рейф жестом поторопил меня:

– Скоро сюда набьется куча народа, хотя обычно в это время дня здесь бывают только «шатуны». – Встретив мой вопросительный взгляд, он пояснил: – Те, кто бродит от поселения к поселению.

– Объясни, пожалуйста, человеческим языком.

– Охотники. Проводники. Люди, которые организуют вылазки за нужными вещами и сопровождают путников к другим поселкам. Если ты не снайпер и у тебя нет глаз на затылке, без них лучше не выходить.

Рейф остановился рядом с низкой каменной стеной и опустил на нее свой рюкзак:

– Мак обычно проводит с «шатунами» много времени.

Охотник открыл молнию на сумке, стащил через голову свою грязную рубашку и принялся рыться в рюкзаке.

– Это отличный способ разузнать побольше о том, что происходит в Зоне. В любом случае держись рядом со мной. Большая часть этого народа слова доброго не стоит, – он хитро усмехнулся. – Кроме меня, само собой.

Интересно, почему каждый раз, когда я видела его обнаженную грудь, мне на ум приходили мысли об искусстве? Когда мы встретились в первый раз, я подумала об архангеле Михаиле, а сейчас полуобнаженный Рейф напомнил мне статую Давида Микеланджело. Ему не хватало только зажатого в мускулистой кисти камня и пращи, заброшенной на плечо. Даже поза напоминала о статуе – расслабленная и одновременно готовая к бою. Когда я была совсем маленькой, я любила разглядывать фотографию Давида в одном из отцовских альбомов по искусству. Подпись под фотографией гласила: «Идеализированное представление о мужском теле эпохи Высокого Ренессанса», и я была совершенно с этим согласна. Давид стал первой знаменитостью, в которую я влюбилась. Куда денешься, если твой отец – знаток и торговец предметами искусства.

Рейф застонал:

– Слушай, сделай милость, пойди подожди у двери.

– Почему?

– Потому что я не желаю выяснять, способен ли я противостоять искушению. – Он обвел меня взглядом. – Когда ты так на меня смотришь, точно не способен.

Отчаянно покраснев, я бросилась к двери.

Какая-то часть меня была польщена, что такой красавец находит меня соблазнительной. Но другая в тот момент раздумывала, с чего это Рейф внезапно обзавелся моральными принципами. Когда мы встретились, он через пять минут предложил провести с ним ночь. Или внезапная скромность была связана с тем, что он узнал, кто я такая?

В горле у меня словно застрял колючий комок, и к тому времени, когда Рейф натянул голубую майку с длинными рукавами и подошел ко мне, я едва могла говорить.

– Сколько тебе лет? – прошептала я.

– То ли семнадцать, то ли восемнадцать. Я родился сразу после постройки стены.

Но его ответ не погасил мои подозрения:

– Откуда ты знаешь моего отца?

– Раньше он брал меня с собой в свои экспедиции. А в чем дело?

– Ты работал на него?

– Я бы не сказал «работал», я был совсем еще мальчишкой. Просто делал, что он говорил. – Рейф открыл дверь станции и жестом пригласил меня войти.

Я не двинулась с места:

– Что ты имеешь в виду?

– Да, я был чем-то вроде следопыта у Мака.

– Но почему именно ты ?

– Не знаю, спроси его сама.

– Я тебя спрашиваю. Почему бы тебе просто не сказать мне правду?

Рейф отпустил дверь:

– О чем мы вообще говорим?

Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, чтобы эта боль помогла мне выдержать боль от его ответа:

– Он твой отец?

Рейф заулыбался:

– Нет. Я тебе не брат… и слава богу. Мак вытащил меня из сиротского лагеря, когда мне было лет десять.

По идее, мне должно было стать легче от его ответа, но я ощутила только еще большую тяжесть. Отец брал с собой в экспедиции чужого мальчишку, а родной дочери не сказал ни слова о том, чем занимается. Да, доктор Круз объяснил, что это было сделано для моей безопасности. Но он был также прав, когда сказал, что порой самые разумные мотивы не способны принести утешение.

– Да что с тобой такое? – спросил Рейф.

– Каждый раз, когда отец оставлял меня одну, он проводил время с тобой, – я едва смогла выговорить эти слова.

Рейф недоуменно сморщил нос:

– Тебя послушать, так я был чем-то вроде тайной любовницы? К твоему сведению, я уже много лет работаю один и давно уже перестал рассчитывать на Мака.

– Но ты же ждал его, когда был моложе? Ждал, что он придет и вы вместе отправитесь на поиски приключений.

– Приключений? Да уж, жизнь в Дикой Зоне – одно большое приключение. Одна большая дерьмовая куча приключений, хоть ведрами черпай…

– Пожалуйста, замолчи, – я с трудом проглотила комок в горле.

– Не знаю, с чего ты так взъерошилась. Мак любит тебя больше всего на свете. Уж это-то ты должна знать.

– Я ни в чем больше не уверена.

– Ладно, если так хочется разыгрывать трагедии, милости просим. Сиди здесь и злись сколько угодно. А я, как наиболее разумный из нас двоих, пойду поищу Мака. – Рейф открыл дверь.

Я удержалась от желания пнуть его, просто оттолкнула в сторону и вошла в здание станции. Я просто вынуждена была заново обдумывать многие факты и складывать из них новую картинку, но извиняться я не собиралась. Прошлым вечером мой мир перевернулся с ног на голову, и жизнь изменилась до неузнаваемости. Мне только хотелось бы, чтобы сердце перестало так ныть.

После всеобщего бегства на Запад здание железнодорожного вокзала превратилось в местный рынок и общую столовую. Вдоль стен тянулись прилавки, уставленные тарелками с жареным мясом, стаканами с молоком и домашним пивом. С балок свисали туши животных – целые коровы, свиньи и куры, но, как ни странно, в воздухе не пахло кровью. Запах скорее напоминал о летнем барбекю. В центре зала стояло множество разномастных столов и стульев, от деревянных скамеек до элегантных обеденных гарнитуров, добытых, судя по всему, в брошенных домах.

Несмотря на мусор и грязь на мозаичном полу и на печальный повод для всеобщего собрания, обстановка не производила тягостного впечатления. Местные жители садились кто где, приветствуя друг друга и обмениваясь ободряющими словами с друзьями и соседями. Слышался даже смех – несколько малышей весело гонялись друг за другом. Некоторые из них были зверолюдьми. На лицах взрослых была написана усталость от их непростой жизни – существование внутри центра явно не было сплошным праздником.