Виль Быков - На суше и на море, 1990 [антология]

Конь, почувствовав себя свободным, напружинился, вскочил на ноги и, став растопырившись, словно в землю врос; бока его ходили ходуном. «Вот когда подковы пригодились!» — воскликнул я про себя, и предо мной возникла картинка: подле старого дуплистого тополя, прямо на руках, без подковочного стана, куем мы с Филей этих «змеев».

Трехместная палатка наша стояла тогда на стрелке у бокового притока, по которому надо было забираться вверх, в дебри хребта, где ждали нас каменистые долины, неведомые скальные перевалы. Лошадок пришлось ставить на подковы. Подков же этих, как раньше и овса, Хотой и Сасыл знать не знали; только дело теперь предстояло куда сложнее, чем к овсу приучать. Мерзликин, однако, и тут из положения легко вышел. Он показал мне, как делать «закрутку», и я с помощью кляпцев, или дудок, крепко защемлял лошади верхнюю губу, завертывал ее круто, и животное стояло не шевелясь — подобно тому как стояла наша Сасыл, когда мы ей на спине рану промывали. А конюх в это время преспокойно подковывал — споро, аккуратно, туго притягивая ухналями загодя подготовленные, подогнанные по копытам подковы… Теперь их задние шипы помогли Хотою вцепиться в спасительную пядь на самом краю своей гибели.

Два вьючных ящика, шлепнувшись, легли по сторонам, и только привьючка — мешок с рукавами жестяных труб — продолжала катиться, пока не улеглась на встречном бугорке. Мерзликин широкими стелющимися шагами подошел к мерину, обнял за шею и приник щекой к его морде.

Мы с Толей тоже дух перевели, облегченно улыбнулись. Я поднял с земли упавшую сумку, снова сел. Но, взглянув еще раз на тот берег, опять вспомнил эпизод, рассказанный Филей.

Случилось это в двадцатых числах июля. По вине бурового техника Филька отправился на базу лишь после обеда; по дороге еще хариусов половил, которые в тот погожий день прямо на голый крючок сигали, — и застала его в пути ночь. Местность попалась незнакомая, заросшая чащобой лесной, — пробираться совсем трудно стало. Ослабив поводья и положившись на интуицию умного Хотоя, Мерзликин беспечно продолжал путь. Он изредка поглядывал на мерцавшую сквозь вершины лиственниц одинокую звезду, потихоньку напевал:

Внезапно конь под ним всхрапнул, дернул в сторону; натянув повод, который держал седок в левой руке, отпрянула и Сасыл. Из темноты, совсем близко, сверкнули два зеленых огонька. «Волк!»— догадался Мерзликин, машинально хватаясь за место, где должен быть ружейный ремень. Но ружья на сей раз не оказалось — второпях, ругаясь с техником, забыл. Поспешно достал он коробок из брюк и, зажигая одну за другой, стал бросать горящие спички. Зеленые огоньки пропали. Филя, однако, уже не пел — прислушивался. И в это время из-под ног Хотоя со скрипучим хохотом и громким хлопаньем взлетела невидимая птица. Лошади шарахнулись, и Мерзликин, не успев выдернуть из петли повода руку, грохнулся наземь. Падая, он ударился головой о ствол дерева и потерял сознание.

Очнулся Мерзликин в одно мгновение, как пробуждается от резкого толчка чутко спящий человек. Возле него топтались, взрывали землю, беспокойно ржали и фыркали лошади. Стояли они к нему головами, наклонялись к лицу, хватали толстыми губами его руки, одежду, волосы. Мерзликин привстал и снова увидел зловеще мелькавшие огоньки; в ночи слышался нудный протяжный вой. Он вскочил на ноги, в руке своей ощутил крепко зажатый коробок спичек, собрал хворосту и запалил костер. Так дождался рассвета, отыскал слетевшую при падении шапку и благополучно приехал на базу, потирая ушибленный висок.

Быть может, и ныне, взволнованно прижавшись к Хотою, Мерзликин тоже, как и я, вспомнил, как эти крепко привязавшиеся к нему лошадки не убежали тогда от страха и не оставили в темном глухом лесу его одного…

До чего же великолепно начало северо-восточной осени, когда среди неоглядных просторов слегка заснеженных сопок разливается море золотисто-желтой тайги, вспыхивают на перекатах обмелевшие реки, блестят неподвижные чаши озер, а на горных отрогах маячат в задумчивой грусти, как одинокие отшельники, скалы-останцы! И над всем этим — глубокая синева хрустально-чистого высокого неба. Тишина вокруг и какая-то всепоглощающая благодать.

В такой именно сентябрьский день совершал я свой заключительный маршрут. Поглощенный делом, упоенный волшебной сказочностью ландшафта, я совсем забыл утренний случай, который было вызвал нехорошее предчувствие: в нескольких шагах от палатки прямо у меня из-под ног выскочил перепуганный заяц. Однако под вечер, когда солнце опускалось за дальнюю гряду и я., усталый, но удовлетворенный истекшим днем, начал спускаться к стану, — тот заяц неожиданно вспомнился: как ни хорошо просматривалась местность, нигде в окрестностях лошадей наших не было видно.

У палатки бросил я свой молоток, скинул с плеч тяжелый рюкзак, «тозовку» и, не снимая полевой сумки, присел на пне возле потухшего костра. Дома никого не было. Собственно, и быть-то надлежало одному лишь Кольке Петелько, потому что ни Толя-студент, ни Мерзликин тогда уже в моем отряде не работали. Неделю назад Филю пришлось возвратить в буровой отряд, где разини-вьючники опять спины лошадям покалечили, а Анатолий был послан на усиление поискового отряда, который не успевал опробовать густую сеть водотоков. С Лисой и Орлом управлялся теперь тот самый черноглазый паренек, что так живо когда-то интересовался прибывшими к нам этими якутскими кониками.

Хотя при новом работнике лошади не капризничали, все же первые дни они часто поглядывали на ту сторону реки, куда вброд переправился Мерзликин; боясь, чтобы они не ушли, Петелько стал их путать. В этот злополучный день парень отправился на соседний склон брусники пособирать. Спутанные Хотой и Сасыл паслись у Реки; но, когда после полудня, нарвав ведро ягод, он возвратился, лошадей на месте не оказалось.

Так рассказывал через полчаса явившийся Николай, мокрый, подавленный.

— Все распадки обегал, по этому берегу в оба края ходил — как сквозь землю провалились! — горестно оправдывался он. — По той стороне аж до прижимов добежал — нигде никаких следов…

Эта новость обескуражила меня не на шутку. Лошади, во-первых, стояли на моем подотчете, и за каждую в случае пропажи грозили большие неприятности; во-вторых, на оставшихся четырех увезти все грузы до автотрассы, находившейся от нас в трехстах километрах, было невозможно.

Два дня мы с Николаем вокруг да около колесили, тщетно ломая голову над загадкой постигшей нас беды. Казалось бы, что в тайге, да еще в тайге нехоженой, найти спутанных лошадей по их следам — дело проще простого. Увы! Отпечатки копыт прослеживались только до переката и на другом берегу не появлялись. Можно было предположить, что, решив идти на базу или скорее всего вслед за Мерзликиным, конь с кобылой переправились на противоположную сторону реки не прямиком, а брели сначала по фарватеру и потом уже вышли на берег. Но, как ни искали мы, как ни вглядывались в мох, траву, косовые отмели, ничего обнаружить не удавалось. Прошли десятки верст по левому и правому берегам вверх и вниз по течению, ходили в стороны, возвращались на прежние наши стоянки, окликали, звали, свистели — нет, все напрасно! Следы обрывались у переката — и баста! Словно шагнули несчастные в воду, разверзлось под ними дно речное, и загремели они, бедняги, в тартарары!..