Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

— Отсюда вышел один из наших министров иностранных дел. Да и многие другие наши государственные деятели тоже родом из здешних деревень. Если бы не женщины, они, может быть, так и жили бы тут, и никто бы их не знал, — задумчиво продолжал он. — А поскольку дома им делать было нечего, они уехали и добились славы.

Признаться, его интерпретация роли женщин в жизненном успехе мужчин показалась мне несколько преувеличенной. Однако Ди-Ди подкрепил свои рассуждения веским доводом:

— Я не шучу. Судите сами. У нас детей воспитывает не отец, а дядя, брат матери. А если сестер нет, как у меня, мужчина волен ехать куда угодно. Никаких забот или ответственности он не знает, ничто его не держит.

Сам дядюшка Ди-Ди повидал много разных мест и сменил не одну профессию, пока не обосновался в Букиттинги, став гидом. «Я вожу туристов не из-за денег, а потому, что люблю мою родину и хочу показать ее людям из других стран», — говорит он.

Действительно, местность, по которой мы бродили с этим чудаковатым минангкабау, поражала своей красотой. Величественные вулканы вздымали свои вершины к ярко-синему небу. Их нижние склоны окаймляла нежная зелень на спускавшихся террасами рисовых полях. В густой листве деревьев под ослепительным солнцем брильянтами сверкали оцинкованные крыши мечетей. Воздух был чист и прозрачен. Даже не верилось, что человек может по собственной воле покинуть этот райский уголок. Увы, жизнь есть жизнь, и возможность наслаждаться красотой часто вынуждена отступать перед заботой о хлебе насущном.

В этом я лишний раз убедился, когда покинул прохладное высокогорье и направился на восток, в болотистую, жаркую низменность, где расположен речной порт Паканбару. «Как приятно жить здесь и как несправедлива судьба к тем, кто там, внизу, задыхается во влажной, липкой духоте», — думал я, убаюканный бесконечными поворотами горного серпантина. И вдруг за окном возникли руины деревни. Нет, дома не развалились от старости, а были разметаны и раздавлены камнепадом, обрушившимся со склона вулкана Марапи.

— Много людей погибло, остальные ушли. Каменная река смыла их поля на террасах. Нечего есть, — заметил мой сосед так, словно рассказывал о чем-то обыденном.

Впрочем, и равнина преподнесла мне сюрприз. Сам Паканбару с его 170-тысячным населением был напоен отнюдь не ароматом цветов. Это вполне естественно, ибо он окружен мангровыми болотами и влажными джунглями. Зато совсем рядом, в Румбаи, можно было полюбоваться белоснежными виллами и аккуратно подстриженными газонами. Этот похожий на курорт комплекс принадлежит компании «П. Т. Калетко пасифик», детищу «Стандарт ойл оф Калифорния» и «Тексако».

— Сейчас здесь все приходит в запустение, — жаловался мне директор-распорядитель Фрэнк Робин, хотя, признаться, я не заметил этого. — Удивляться нечему, поскольку нас, американцев, осталось уже меньше ста. Правительство проводит программу «индонезации», и мы вынуждены готовить местные кадры, которые займут наши же должности. Еще несколько лет, и придется упаковывать чемоданы… — В этих словах чувствовалось явное сожаление.

Двигаясь вдоль горной цепи на северо-запад по узкой дороге, цепляющейся за искусственный карниз над головокружительной пропастью, попадаешь к одной из главных естественных достопримечательностей Суматры — озеру Тоба. Расположенное в кратере потухшего вулкана, из-за огромной глубины сверху оно кажется почти черным. Посреди озера возвышается остров Самосир, откуда, по преданию, вышли тобобатаки, одно из самых интересных суматранских племен. В течение столетий мусульманские раджи, правившие в северных и центральных районах Суматры, старались всеми способами, включая силу, обратить горных анимистов в свою веру, но безрезультатно. Зато это удалось сделать в середине прошлого века протестантскому миссионеру Людвигу Номменсену. Впрочем, мусульмане до сих пор относятся к батакам с предубеждением, поскольку те едят свинину и даже собачатину. Причина тут, как мне кажется, вовсе не в «дикости» тобабатаков, а в довольно суровых условиях жизни на Самосире, где скудные почвы и недостаток влаги лишили их возможности кормиться за счет одного лишь земледелия.

Кстати, в Аче, самой северной провинции Суматры, чье население считается самыми ревностными мусульманами, я столкнулся с любопытной деталью. Здешние воины прославились тем, что с 1873 по 1904 год упорно сопротивлялись голландцам и вплоть до начала второй мировой войны не раз поднимали восстания. Погибшие голландские солдаты похоронены на специальном кладбище в Банда-Аче, главном городе провинции. Можно было бы ожидать, что оно давно предано забвению. Однако оказалось, что там поддерживается образцовый порядок. Смотритель-индонезиец так пояснил мне этот парадокс:

— Да, мы ненавидели голландцев. Они хотели поработить нас. После того как наш народ добился независимости, мы не питаем зла к ним.

Вообще же западных туристов, едущих в Аче, специально предупреждают, чтобы они не нарушали местных обычаев. Мне, например, приходилось слышать, что в приезжих женщин, позволявших себе разгуливать по улицам в шортах, бросали камни. Конечно, это исключения. Вообще ачехцы очень дружелюбные, приветливые и культурные люди. Причем арабское влияние заметно не только в их укладе и культуре, но даже и во внешности: в уличной толпе видишь немало лиц с миндалевидным разрезом глаз и орлиными носами. Я даже подумал, что внешний вид города — чистые, широкие улицы, добротные дома, красиво отделанные мечети, наконец, хорошо одетые люди — тоже в известной мере обусловлен прошлой историей этого оплота мусульманства в Индонезии. Не знаю, может быть, это и так, но один мой собеседник дал другое объяснение:

— Просто Аче — одна из самых богатых провинций Индонезии. У нас есть все: золото, медь, молибден, кварц, природный газ. Но увы, деньги почти целиком уплывают в Джакарту, нам остается лишь видимость процветания. Вы сами убедились, в каком ужасном состоянии находятся дороги. Мы почти лишены связи с другими районами не только Индонезии, но и остальной Суматры. Единственная железная дорога в Медан давно перестала действовать, но власти до сих пор не удосужились отремонтировать ее.

Этот разговор вспомнился мне, когда я приехал в аэропорт Банда-Аче, чтобы лететь в Джакарту. Самолета, конечно, не было. «У нас нет радара, — объяснил мне дежурный. — Когда тучи поднимутся, прилетит самолет. Следите вон за тем человеком с велосипедом, чтобы не прозевать посадку».

Сначала я не понял, какая может быть связь между молодым парнем с велосипедом, покуривавшим в тени, и рейсовым самолетом. Оказалось, что трава на летном поле подстригается весьма оригинальным способом: на него выпускают пастись буйволов. Когда самолет сообщает по радио, что он на подходе, парень седлает велосипед и едет прогонять буйволов. Для пассажиров это служит сигналом, что пора идти на регистрацию.