Герман Малиничев - На суше и на море, 1989 [антология]

Усевшись в кресло в салоне самолета, я взглянул на часы: вылет задержался всего на три часа. Что ж, прощай, удивительная, прекрасная и неспешная «Страна резинового времени».

Очерк

Перевод с английского Д. Ефимовой

От дыма очага, горьким ватным облаком стоявшего в хижине Сиваренга, ужасно першило в горле, а на глазах выступали слезы. Забившись в самый дальний угол, я сидела тихо, как мышка. Лишь бы хватило сил превозмочь себя и не закашляться, чтобы не нарушить торжественность момента. Ведь мне оказана большая честь присутствовать на «парпа-ре» — ритуальной церемонии, которая у кенийского племени покотов предшествует появлению в семье первого ребенка. На нее допускаются только самые старые и уважаемые члены клана. Да и как может быть иначе, если «парпара» — весьма важное событие в жизни покотов: она устраивается, чтобы отпустить все грехи будущим родителям и их многочисленным родственникам. Только тогда злым духам придется держаться на почтительном расстоянии при рождении ребенка, и он будет расти здоровым.

Тела сидящих слегка покачиваются в такт тягучему речитативу, но морщинистые, изможденные лица настолько неподвижны и сосредоточенны, что напоминают маски в музее восковых фигур. Если бы кто-нибудь из моих знакомых там, дома, увидел меня сейчас, то решил бы, что Элизабет сошла с ума и только в силу этого затесалась в какую-то первобытную секту. Я бы и сама не поверила в реальность происходящего, не будь допущена на «парпару».

В дымном полумраке зазвучал надтреснутый голос старейшины племени Локора, который, пожалуй, единственный знал всю запуганную историю семейства Сиваренга. Откуда-то появилась деревянная чаша и неторопливо поплыла по кругу, передаваемая из рук в руки. Локор нараспев произносил несколько фраз, рассказывающих о каком-нибудь эпизоде из жизни Сиваренга или его жены, и собравшиеся хором повторяли их. Это означало, что вольное или невольное прегрешение прощено. Каждый, кому по очереди попадала чаша, старательно перемешивал в ней жиденькую кашицу из воды и краснозема, что означало: «Похоронено и забыто».

На следующий день «парпара» достигла своей кульминации. Но как не похоже было настроение участников на то, что я видела вчера! Пришли все родственники и соседи Сиваренга. Веселая сутолока, смех, громкие голоса. Наконец собравшиеся вытянулись в длинную цепочку, причем каждый мужчина держал за талию стоящую впереди женщину. Выделывая замысловатые па и распевая песни, многоногая «гусеница» не спеша поползла к дому Сиваренга. Выстроившиеся на ее пути старухи благословляли веселящихся, метко выплескивая каждому в лоб пригоршню молока.

Пара за парой втягивались в дом Сиваренга, чтобы пройтись в танце вокруг важно восседавших в центре комнаты хозяев. Когда в дверях появились последние участники, Локор подал знак, и жена Сиваренга вылила на земляной пол содержимое вчерашней чаши с «волшебной» кашицей: вместе с водой зло уйдет в глубь земной тверди, а краснозем из «волшебной смеси» преградит ему путь обратно к людям.

На языке покотов «парпара» означает весьма прозаическое слово — «смешивать». Однако оно символизирует очень важную черту их духовной жизни: чувство глубокой ответственности каждого за судьбу любого из соплеменников. Этот ритуал лишь один из многих, которые регламентируют всю жизнь покотов, лежат в основе их мировоззрения и социальной структуры. Каждый покот уверен, что, если члены клана сообща выразят ему свои добрые чувства, это гарантирует здоровье.

Это племя принадлежит к группе нилотских. Вместе с родственными племенами оно насчитывает около 220 тысяч человек и проживает в отдаленных приграничных районах Западной Кении и Восточной Уганды. Среди многочисленных этнических групп Восточной Африки покоты, пожалуй, меньше других затронуты современной цивилизацией и поэтому сохранили свой традиционный уклад.

Чтобы понять его, на первое время мне пришлось стать послушной и прилежной ученицей. Мой наставник, мудрый старик П'Катиени, не жалел времени, помогая чужестранке разобраться в древних верованиях, которые до сих пор определяют повседневную жизнь его племени.

Вначале я поселилась в общине Чепоптукой, состоявшей примерно из тридцати семейств, которые, как и все остальные покоты в округе Вей-Вей, занимались возделыванием земли. Встретили меня радушно. Без лишних слов мужчины нарубили деревья и соорудили легкий каркас хижины на берегу реки. Затем пришли женщины и покрыли крышу охапками травы. Циновки из тростника заменили стены. Но не прошло и месяца, как я почувствовала себя ужасно одинокой в моем живописно расположенном жилище. Сами покоты предпочитали селиться на окружающих речную долину холмах, а сюда спускались лишь обрабатывать свои маисовые поля: в речной долине чаще бывали случаи заболевания малярией. Конечно, никаких строго проверенных научных данных на сей счет у них не было, но это вполне возмещает практический опыт.

Вначале жителей Чепоптукоя удивляло, что я не только поселилась здесь, в глуши, где появление белого человека большая редкость, но и старалась жить их жизнью: сама обрабатывала небольшое поле у реки, засевала его маисом и сорго, а когда наступало время, убирала урожай. Постепенно мы подружились… Немалую роль в этом сыграло и то, что я старательно изучала язык покотов с помощью Пола и Рейчел, двух молодых людей, которые окончили миссионерскую школу и вполне прилично говорили по-английски. Поскольку у покотов нет письменности, мне пришлось придумать собственный алфавит, чтобы составить словарь их языка. В восторге от столь важного «изобретения» я решила подарить его моим радушным хозяевам. Однако когда П'Катиени познакомился с ним, то, к моему величайшему удивлению, отнесся к предложению ввести в обиход собственную письменность отрицательно. «Зачем рисовать то, что можно просто сказать» — таков был его приговор, который конечно же никто не осмелился подвергнуть сомнению.

Впрочем, все это произошло позднее. А пока существовал языковой барьер, и приходилось довольствоваться тем, что видели глаза. А посмотреть было на что. Особенно красочно выглядели женщины: обильно умащенные маслом волосы заплетены в тоненькие косички; в ушах огромные серьги из полудюжины медных колец; на шее яркие бусы, уложенные в несколько ярусов; расшитые разноцветными железными и деревянными шариками широкие пояса и множество браслетов — стальных, медных, алюминиевых — на предплечье, у кистей, на лодыжках. По сравнению с ними мужчины были воплощением скромности — одна-две ниточки бус с табакеркой из бараньего рога, да у некоторых на голове раскрашенная шапочка из глины, закрывавшая волосы.