Джеймс Баллард - Затонувший мир [авторский сборник]

— Офицер, я знаю, кто там наверху!

Ответом был удар дубинкой в грудь. Растерянный, он шагнул назад, стараясь удержаться на ногах.

В это время полицейские принялись бить стекла автомобилей, и люди, злобно ругаясь, кинулись к своим машинам.

Вдруг прозвучала отрывистая автоматная очередь, и воцарилась секундная гробовая тишина. Ее разорвал крик боли и отчаяния — Хэсуэй, раскинув руки, со страшным воплем летел вниз…

— Это такая травма для его жены и ребенка. Что же будет с ними? — спрашивала Джудит следующим утром, когда совершенно убитый Франклин молча сидел в гостиной. — И к тому же если он считал рекламные щиты такой опасностью, то почему он взрывал не те, на которых реклама видна, а другие, на которых нет ни букв, ни изображения?

— Он не ошибался…

Доктор невидящим взглядом уперся в экран телевизора, тщетно надеясь, что это позволит ему забыться.

— Хэсуэй поступал правильно, — горько повторил он.

— Правильно? Но почему же?

— Потому что у нас не остается никакой свободы действий — нас превратили в марионеток.

— Так ты поддерживаешь Хэсуэя?

Франклин подошел к окну. В опасной близости от их дома возводили очередной щит. Он поднимался строго на восток от их окон. В свете утреннего солнца тени от его строгой геометрической конструкции рассекали парк, достигая стен дома.

Доктор, застыв, смотрел на это новое наваждение, на десяток копов, охраняющих передвижные краны, на такие привычные глазу решетки. Потом он взглянул на рекламу над универсамом и попробовал возродить в памяти образ Хэсуэя, его настойчивые попытки заставить тупого высокомерного врача поверить ему и получить поддержку…

Он так и стоял, не двигаясь, пока Джудит, уже надевшая плащ, не тронула его за руку:

— Мы опаздываем в универсам…

Он нехотя двинулся за нею.

— Сейчас поедем, дорогая, — сказал он дрогнувшим голосом. — Я подброшу тебя, а сам заеду посмотреть на машину новой марки. Она поступит в автосалоны в конце месяца. Это большая удача — мы сможем приобрести экземпляр из первой партии!

Они шли по безупречной садовой аллейке. Огромные рекламные щиты заслоняли от них небосвод. День обещал быть ясным, но это не имело значения в сумрачной тени щитов, висящих над головами людей, которые мутными безвольными ручейками втекали в двери огромного торгового центра.

Перевод Д. Литинского

В полдень, когда доктор Джеймисон очутился в Лондоне, все въезды в город были давно перекрыты. Как всегда в дни коронации, лондонцы еще за сутки до начала церемонии занимали места вдоль пути следования королевского кортежа. Поэтому в Грин-Парке, по травянистому склону которого доктор Джеймисон поднимался к станции метрополитена у отеля «Риц», было безлюдно. Кроме обычного мусора под деревьями валялись сумки для провизии и даже спальные мешки.

Когда доктор добрался до входа в метро, он весь обливался потом и присел отдохнуть на скамейку, опустив на газон небольшой, но очень тяжелый кейс из хромированной стали.

Прямо перед его глазами оказалась обратная сторона высокой деревянной трибуны. Он рассматривал спины зрителей самого верхнего ряда — женщины в цветастых летних платьях, мужчины в рубашках с засученными рукавами, с газетами, прикрывавшими головы от жгучего солнца, кучки детей, поющих и размахивающих национальными флажками.

Доктор наблюдал праздничную суету с интересом и волнением. Ему было лет шестьдесят пять. Невысокий, но хорошо сложенный, с седеющими волосами и живыми глазами, он внимательно подмечал все происходившее вокруг.

Во внешности его было нечто профессорское, но высокий гладкий лоб заметно молодил его. Одежда усиливала это впечатление: серый шелковый костюм щегольского покроя с узкими лацканами и единственной, обтянутой тканью, пуговицей, толстая тесьма вдоль швов на рукавах и брюках. Когда из палатки медицинской помощи от дальней трибуны вышел человек и направился в его сторону, доктор понял, как разнится их одежда (на приближавшемся человеке был свободный голубой костюм с лацканами, трепыхавшимися на ветру), и досадливо поморщился. Взглянув на часы, он подхватил кейс и быстро двинулся к станции метро.

Выйдя на улицу на северной стороне Пикадилли, доктор Джеймисон принялся неторопливо осматривать высокие здания — прибежища многочисленных отелей и офисов. Временами он узнавал какое-нибудь из них и повторял про себя всплывшее в памяти название. С трудом продираясь сквозь плотную толпу людей, заполонивших улицу, больно ударяясь коленками о свой металлический кейс, он вышел на Бонд-стрит, свернул за угол, чуть помедлил и направился к находившейся в пятидесяти ярдах стоянке такси. Лондонцы, двигавшиеся тесной стеной ему навстречу по направлению к Пикадилли, поглядывали на него с недоумением. Отвергнув помощь шофера, он уселся в кабину и, поставив рядом кейс, произнес:

— Отель «Уэстленд».

— Какой? — переспросил водитель, повернувшись к нему.

— «Уэстленд», — повторил доктор Джеймисон, стараясь, чтобы его произношение по возможности приближалось к выговору шофера. Речь, звучавшая вокруг, казалась ему какой-то гортанной. Автомобиль двинулся, и шофер откинулся на спинку сиденья.

— Приехали посмотреть коронацию?

— Нет, — равнодушно ответил доктор Джеймисон. — Однодневная деловая поездка, на день коронации пришлась случайно.

— А я-то думал, что вы приехали посмотреть торжественную процессию. Из окон «Уэстленда» все видно как на ладони.

Они выехали на Гросвенор-сквер. Доктор Джеймисон

поднял кейс на сиденье и тщательно проверил замысловатые замки, еще раз убедившись в их полной надежности. Дальше он смотрел по сторонам, стараясь не поддаваться волнению от нахлынувших воспоминаний.

Однако многое было совсем не таким, как ему запомнилось, прошедшие годы сделали город неузнаваемым. Он выглядел несовременным, разностильным, и Джеймисон никак не мог поверить, что раньше жил здесь.

Неужели и остальные его воспоминания обманчивы, как мираж?

И вдруг он увидел то, что заставило его в изумлении податься к открытому окну кабины: изящную ячеистую стену американского посольства, мимо которого двигалась машина. Этот материал он знал хорошо.

Шофер увидел вспыхнувший у пассажира интерес.

— Чудачество, — сказал он, стряхивая пепел с сигареты. — Невозможно понять, что это такое.