В. Бирюк - Расстрижонка

Отношения между женщинами сразу стали неприязненными. Княгиня не терпела ничьей воли над собой. Однако искусно прикрывала своеволие — показным смирением. Куда более опытная, искушённая в интригах и хитрых речах, старшая, высокородная… просто — более умная и жизни повидавшая, нежели Манефа, она, где — хитростью, где — лаской, подчинила себе большинство монастырских насельниц. Манефа чувствовала, что созданный годами её жизни монастырь, в который она вкладывала столь много сил, времени, души своей, расползается и рассыпается. Уже и пресвитер, приходивший в монастырь отводить молебны, прежде заходил к сестре Софье, а уж затем к матери Манефе.

Возвращение к зиме Феодора в город, несколько смягчило конфликт. В монастыре были построены новые кельи. Куда, сквозь скрежет зубовный игуменьи, была отселена Софья. С присланной от епископа монахиней в роли служанки.

Такое отселение и радовало игуменью, удалением непокорной инокини от остальных насельниц, и бесило проявлением особого статуса, экстерриториальностью высокопоставленной экс. И — необходимостью несколько менять прежний образ жизни, сложившийся в монастыре.

Одним из таких изменений была замена попа в монастырской церкви. Монахини сразу зашушукались: высокий, статный, широкий в плечах, с длинными седыми волосами и большой окладистой, как серебро белой, бородой, священник — взволновал их души. Почти все насельницы сходу переменили платье на более привлекательное, целое, чистое и новое. Начали уже и глазки строить, и взоры томные кидать. Нет-нет! Не следуя планам хитроумным, а просто по естеству своему. Внимание многих глаз, обращаемое на попа, позволило вскоре заметить, что седой красавец поп и новая монашка, прислужница Софьи, имеют какие-то общие дела, каждый день встречаются накоротке.

Ассоциации у русских людей… направлены однозначно. Домыслы обиженных в душе, доносимые до игуменьи, были многочисленны, а сообщаемые подробности — красочны. Манефу от них в жар кидало, спать не могла. Но игуменью более волновали не внутренние монастырские сплетни, и даже не вызываемые доносами разнообразные картинки собственного подсознания, а грязные слухи, которые начали распространятся в городе о монастырских жительницах вообще.

Уже и в 19 веке в семейной ссоре истово верующих старообрядцев звучит:

«В ските завсегда грех со спасеньем — по-соседски живут…

— Как возможно про честных стариц такую речь молвить? У матушки Манефы в обители спокон веку худого ничего не бывало.

— Много ты знаешь!.. А мы видали виды… Зачем исправник-то в Комаров кажду неделю наезжает… Даром, что ли?.. В Московкиной обители с белицами-то он от писанья, что ли, беседует?.. А Домне головщице за что шелковы платки дарит?.. А купчики московские зачем к Глафириным ездят?.. А?..

— Мало ль в Комарове святыни!.. Ей христиане и приезжают поклоняться.

— Уж исправник-от не тем ли святым местам ездит-поклоняться?… Домашка головщица, что ли, ему в лесу-то каноны читает?.. Аль за те каноны Семен-от Петрович шелковы платки ей дарит?».

Попытки привести к порядку — успеха не давали, обращения к епископу — заканчивались сперва увещеваниями, а после и криком ругательным на её голову. Уже и ярыжкам епископским был открыт ход в обитель. На возмущённые речи Манефы епископ ответил коротко:

– То — воля моя. Воспрепятствуешь — прокляну.

Случись такое прежде, до встречи со мною — Манефа бы просто смирилась. Привычная следовать воле пастыря, исполняла бы по слову его. Однако наше «согревание христа», а ещё более — необходимость хранить свою тайну, постоянно «выглядеть правильно», но не «быть». Поскольку — уже… Позволяло ей видеть в действиях людей и второй, скрываемый ими, смысл. Вынужденная обманывать сама — она стала различать и обманы других.

– Монахиня, которая с Софьей в келье живёт, она — приставленная! Вот те крест! От самого владыки! Кажный день попу нашему доносит. Про Софью. И про прочие дела обители нашей. Я точно знаю! А эта… как ты сказал? Сторожея? Вот так прямо и попёрлась?! Ох ты, господи всемогущий! Ну, там её и повязали. Та баба-то здоровая. Кулачище-то… мужика завалит. Чуть придавила твою Сторожею — та всё и рассказала. Вот и позвали стражников владыкиных. У него нонче такие… господи прости. Душегубы с горлохватами и ухорезами подвизались. Беда, Ваня. Найдут — до смерти замучают. Они, знашь сколь людей в городе смерти лютой предали?! Им закон — не указ. Господь всеблагой! Спаси и помилуй!

Та-ак. Это мы хорошо… вляпались. По самые ноздри. Хотя, конечно, если сравнивать с моим вляпом в «Святую Русь»… семечки-фантики.

– Ты погоди выть-то, не покойники. Пока ещё. Ну-ка встань. Платок сбился, поправь.

– Господи! Да на что мне красу-то наводить?! Перед кем?! Как в застенок владыкин потащут — перед катами красоваться?!

– Уймись. Ты сейчас успокоишься. И пойдёшь дальше дела свои игуменские делать. Спокойно. Как обычно. Будто нашей встречи и не было. Попробуй разузнать. Мне знать надо — где вещички мои, что со спутниками, с лодкой нашей, как отсюда выбраться. И из монастыря, и из Ростова. Не суетись. Спокойно. Я здесь подожду.

Она нервно моргала, собираясь что-то возразить, но передумывала. Я отряхнул её платье от налипших остьев, погладил по щеке:

– Успокойся. Всё будет хорошо. Иди.

Честно говоря, не ожидал от Феодора такой предусмотрительности. Монастырское житьё, само по себе, даёт достаточно ограничений доступа. Добавлять к этому ещё и внутренний уровень охраны — «бабищу-бревнищу», и внешний — мужчин-ярыжек, и постоянный контакт в виде попа-доносчика… Как-то в известных мне историях об уходе женщин в монастырь — таких многослойных систем контроля не упоминалось.

Или — постриг был очень не-добровольный? Или — ожидались попытки вызволить княгиню-инокиню со стороны? С чьей стороны? Андрей таких намерений не озвучивал.

Оглядевшись в полутьме амбара, чуть прибрав следы нашего бурного общения, я забрался на балку. И улёгся там. Пришлось несколько раз переукладываться — всё подол свисает. И оказался прав: едва приступил к бессмысленному занятию типа «виртуальное сношение ежиков» — построению гипотез о мотивах незнакомой мне женщины по имени Софья, о целях и возможностях неизвестных структур и персонажей вокруг неё, как двери амбара распахнулись, и внутрь ворвалась кучка вооружённых мужчин.

Они старательно заглядывали во все углы, даже кантовали мешки с зерном, но поднять головы — никто не догадался. Да и разглядеть меня между стропилами и балками в полутьме помещения на высоте двух этажей — не просто.

Наслушался нелицеприятных эпитетов и характеристик в свой адрес: стражники были очень раздражены моей ненаблюдаемостью. А также — незадерживаемостью, неарестовываемостью, зубов невыбиваемостью и руко-ног невыдираемостью. Отчего им, беднягам, приходиться бить пятки, ломать головы, глотать пыль и штопать надранные задницы.