Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

— Хотя бы прогуляйся со мной в зону F, — предложил Бордман. — Там спокойно сядем и обсудим это за бренди.

— Сядем бок о бок? — Мюллер рассмеялся. — Тебя же стошнит. Ты не способен этого выдержать.

— Я хочу поговорить с тобой.

— А я не хочу! — заявил Мюллер. И сделал неуверенный шаг на северо-запад. Его крупное сильное тело казалось сейчас вялым и ссохшимся, словно в нем остались только сухожилия, натянутые на ослабевший каркас. Но он сделал еще один шаг. Бордман наблюдал. Оттавио и Дэвис стояли от него по левую руку, Рейнольдс и Гринфилд — по правую, между Мюллером и ямой огня. Раулинс, словно бы всеми забытый, стоял чуть в стороне от всех них.

Бордман почувствовал пульсацию в гортани и какое-то ноющее ощущение в пояснице. Им овладела страшная усталость и в то же время яростное возбуждение, какого не случалось со времен молодости. Он позволил Мюллеру сделать третий шаг к самоуничтожению. А затем небрежно махнул двумя пальцами.

Гринфилд и Рейнольдс тут же набросились на Мюллера.

Уже давно готовые к этому, они налетели, как кошки, и ухватили его за локти. Бордман увидел, как их лица моментально посерели от воздействия Мюллера. Тот дергался и пыхтел, пытаясь вырваться. Но вот подскочили и Дэвис с Оттавио. В сгущающихся сумерках вся группа выглядела как борющийся Лаокоон — Мюллер возвышался над всеми, тогда как люди меньшего роста обвились вокруг его мускулистого тела. Лучше было бы применить парализатор, подумал Бордман. Но с людьми это немного рискованно, бывает, что сердце впадает в дикий ритм, а дефибриллятора у нас с собой нет.

Еще несколько мгновений, и Мюллер был вынужден опуститься на колени.

— Обезоружьте его! — распорядился Бордман.

Оттавио и Дэвис держали Мюллера. Рейнольдс и Гринфилд его обыскивали. В одном из карманов Гринфилд нашел шар-уничтожитель с окошком.

— Вроде больше ничего нет, — сказал он.

— Проверяйте внимательно.

Они осмотрели еще раз. Мюллер тем временем сохранял неподвижность, его лицо застыло, глаза окаменели. Это была поза и выражение человека, стоящего перед плахой палача. Наконец Гринфилд снова поднял взгляд.

— Ничего, — доложил он. Мюллер сказал:

— В одном из верхних коренных зубов с левой стороны у меня секретная емкость с плотерастворителем. Я считаю до десяти, потом раскусываю ее — и растаю у вас на глазах.

Гринфилд резко развернулся и схватил Мюллера за челюсть.

— Оставь его в покое, — сказал Бордман, — он шутит.

— Откуда нам знать… — начал Гринфилд.

— Оставьте его. Отойдите в стороны! — Бордман махнул рукой. — Встаньте в пяти метрах от него. Не подходите, если он сам не пошевелится.

Они отошли, явно довольные тем, что покидают зону наиболее сильного воздействия. Ощущения Бордмана, стоявшего в пятнадцати метрах, были довольно слабыми. Ближе подходить он не стал.

— Теперь можешь встать, — сказал он. — Но, пожалуйста, не двигайся никуда. Я действительно очень сожалею об этом, Дик.

Мюллер поднялся. Лицо его перекосилось от ненависти. Но он ничего не сказал и замер неподвижно.

— Если придется, — сказал Бордман, — мы поместим тебя в кокон из застывающей пены и вынесем из лабиринта на корабль. И с того момента будем держать тебя в коконе. Ты будешь оставаться в нем до тех пор, пока не встретишься с чужаками. Абсолютно беспомощным. Мне не хотелось бы так поступать с тобой, Дик. Альтернатива — добровольное сотрудничество. Иди с нами на корабль по своей воле. Сделай то, о чем мы тебя просим. Помоги нам в последний раз.

— Чтоб твои кишки проржавели, — сказал Мюллер почти безразлично. — Чтоб ты прожил тысячу лет и все это время тебя грызли черви. Чтоб ты подавился своим самодовольством и никогда не умер.

— Помоги нам. По собственному желанию.

— Сажай меня в кокон, Чарльз. Иначе я покончу с собой при первой же возможности.

— Каким же негодяем ты меня видишь! — сказал Бордман. — Но я не хотел бы забирать тебя отсюда таким способом. Пойдем с нами добровольно, Дик.

Ответ Мюллера больше напоминал рычание.

Бордман вздохнул. Это был вздох облегчения. Он посмотрел на Оттавио:

— Пенный кокон.

Раулинс, который до этого момента стоял словно в трансе, вдруг начал действовать. Он кинулся вперед, выхватил у Рейнольдса из кобуры пистолет, метнулся к Мюллеру и сунул оружие ему в руку.

— Держи! — хрипло сказал он. — Теперь все в твоих руках!

Мюллер разглядывал пистолет, словно никогда такого не видел, но изумление его длилось меньше секунды. Привычным движением он обхватил рукоятку и положил палец на спуск. Пистолет был хорошо знакомой ему разновидности, хотя и несколько отличался от того, который он помнил. Быстрой короткой очередью он мог уничтожить их всех. Или себя. Он отступил назад, чтобы никто не мог напасть на него со спины. Стержнем в пятке ботинка проверил стену сзади и, убедившись, что она надежная, оперся о нее спиной. Потом повел дулом оружия по широкой дуге, охватывая всех людей перед собой.

— Встаньте рядом! — приказал он. — Все шестеро. Встаньте в ряд в метре друг от друга и держите руки так, чтобы я мог их видеть.

Его позабавил печальный взгляд, который Бордман бросил на Неда Раулинса. Парнишка был ошеломленным, раскрасневшимся, растерянным, словно его резко вырвали из сна. Мюллер терпеливо ждал, пока шестеро выполнят его распоряжение. И сам поражался своему спокойствию.

— Выглядишь ты несчастным, Чарльз, — отметил он. — Сколько тебе сейчас? Восемьдесят? Ты предполагал прожить еще лет семьдесят, восемьдесят или девяносто, как я понимаю. У тебя вся дальнейшая жизнь распланирована, но план этот не предусматривает завершения ее на Лемносе. Стой спокойно, Чарльз. И распрямись. Ты не пробудишь во мне жалость, строя из себя немощного старца. Знаю я эти фокусы. Ты так же полон сил, как и я, несмотря на фальшивую дряблость. И здоровее меня. Распрямись, Чарльз!

— Дик, если это тебя успокоит, убей меня, — хрипло сказал Бордман. — А потом иди на корабль и сделай все, о чем мы тебя просим. Моя жизнь менее важна.

— Ты серьезно говоришь?

— Да.

— Думаю, можно не сомневаться, — задумчиво произнес Мюллер. — Хитрый старый ублюдок, ты предлагаешь сделку! Твоя жизнь в обмен на мое сотрудничество. Но где же quid pro quo? Это нечестный обмен. Я не люблю убивать. И не обрету спокойствия от того, что уничтожу тебя. Мое проклятие никуда не исчезнет.

— Мое предложение остается в силе.

— Я его отвергаю, — сказал Мюллер. — Если я тебя прикончу, то не для того, чтобы выполнить свою часть сделки. Однако более вероятно, что я прикончу себя. Знаешь, я, по сути, гуманный человек. Неуравновешенный, конечно, но никто не может держать за это на меня зла. И все-таки порядочный. Я скорее себя застрелю из этого пистолета, чем тебя. Ведь это же я страдаю. Не пора ли покончить со страданием?