Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте [сборник litres]

Авлуэла мягко сказала:

— Мы обретаем вторую молодость благодаря благосклонным импульсам Воли, а не благодаря нашим отдельным добрым делам.

Олмейн сказала:

— Какая я теперь гладкая!

Тальмит сказал:

— Эти колебания восприятия означают лишь растворение желания к самоуничтожению, которое лежит в основе процесса старения.

Гормон сказал:

— Это восприятие колебаний означает лишь самоуничтожение желания к растворению, которое лежит в основе процесса старения сердца.

Прокуратор Наместник номер Семь сказал:

— Мы были посланы в ваш мир как средство вашего очищения. Мы инструменты Воли.

Покоритель Земли номер Девятнадцать сказал:

— С другой стороны, позволю себе не согласиться. Пересечение судеб Земли и нашей — чистой воды случайность.

Мои веки превратились в камень. Крошечные существа, составляющие мои легкие, начали цвести. Моя кожа начала облезать, обнажая мышечные волокна, цепляющиеся за кости.

Олмейн сказала:

— Мои поры сужаются. Мое тело становится упругим. Мои груди становятся маленькими.

Авлуэла сказала:

— После этого ты полетишь с нами, Томис.

Принц Роума закрыл глазницы руками. Башни Роума раскачивались на солнечном ветру. Я вырвал шаль у проходящего мимо Летописца. На улицах Перриса плакали Клоуны.

Тальмит сказал:

— Пробудись, Томис, выйди и открой глаза.

— Я снова молод, — сказал я.

— Твое обновление только началось, — возразил он.

Я больше не мог двигаться. Его помощники схватили меня, завернули в пористую обертку, посадили на катящуюся машину и отвезли ко второму, гораздо больших размеров резервуару, в котором плавали десятки людей, каждый в сонном уединении в стороне от других. Их голые черепа обвивали электроды. Их глаза были заклеены розовой лентой, руки — мирно сложены на груди. Я вошел в этот резервуар. Здесь не было иллюзий, только долгий сон, без грез и сновидений. На этот раз я проснулся от звуков стремительного прилива и обнаружил, что несусь ногами вперед сквозь узкий трубопровод в герметичный резервуар. В нем я вдыхал только жидкость и оставался больше минуты, но меньше столетия, пока с моей души, слой за слоем, счищали грехи.

Это была медленный, трудоемкий процесс. Хирурги работали на расстоянии, засунув руки в перчатки, действуя крошечными ножами. Искусно орудуя их острыми лезвиями, они срезали с меня зло, удаляя вину и печаль, ревность и ярость, жадность, похоть и нетерпение.

Закончив свою работу, они открыли крышку резервуара и вытащили меня наружу. Я не мог стоять самостоятельно. Они прикрепили к моим конечностям приборы, которые разминали и массировали мои мышцы, восстанавливая их тонус. Я снова смог ходить. Я посмотрел вниз на мое обнаженное тело, крепкое, упругое, полное жизненных сил. Тальмит подошел ко мне и бросил в воздух горсть зеркальной пыли, чтобы я мог увидеть себя. И как только крошечные частицы слились воедино, я посмотрел на свое блестящее отражение.

— Нет, — сказал я. — У меня не мое лицо. Оно было другим. Нос был острее… губы не такими полными… волосы не такие черные…

— Мы работали на основе записей гильдии Наблюдателей, Томис. Ты точная копия своего раннего «я», просто твоя память подводит тебя.

— Такое может быть?

— Если ты предпочитаешь, мы можем переделать тебя в соответствии с твоими представлениями о себе, а не с реальностью. Но это было бы легкомысленно и заняло бы много времени.

— Нет, — я сказал. — Какая разница.

Тальмит согласился. Он сообщил мне, что мне придется еще некоторое время провести в доме обновления, пока я полностью не привыкну к своему новому телу. Мне дали нейтральную одежду, без признаков гильдии, потому что теперь гильдии у меня не было. Мой статус Пилигрима был утрачен с моим обновлением, и теперь я был волен выбрать любую гильдию, которая примет меня, как только я выйду за стены этого дома.

— Как долго длилось мое обновление? — спросил я у Тальмита, облачившись в одежды.

— Ты пришел сюда летом. Сейчас зима, — ответил он. — Мы не работаем быстро.

— А как поживает моя спутница Олмейн?

— С ней мы потерпели неудачу.

— Это как? Я не понимаю.

— Хотел бы ты увидеть ее? — спросил Тальмит.

— Да, — сказал я, думая, что он приведет меня в комнату Олмейн. Вместо этого он привел меня к резервуару Олмейн. Я стоял на пандусе, глядя на запечатанный контейнер. Тальмит указал на оптико-волоконный телескоп. Я посмотрел в его зоркий «глаз» и увидел Олмейн. Вернее, меня попросили поверить, действительно ли это Олмейн. В резервуаре, прижав колени к плоской груди и сунув в рот большой палец, лежала голая девочка лет одиннадцати, с гладкой кожей и без груди. Сначала я ничего не понял. Потом ребенок зашевелился, и я узнал в нем черты надменной красавицы Олмейн, которую когда-то знал: широкий рот, сильный подбородок, резко очерченные скулы.

— Что это? — спросил я у Тальмита, содрогнувшись от ужаса.

— Когда душа слишком сильно запятнана, Томис, мы вынуждены копать глубоко, чтобы очистить ее. Твоя Олмейн была трудной задачкой. Нам следовало отклонить ее прошение; но она была настойчива, и имелся ряд признаков того, что мы сможем добиться успеха с ней. Как ты можешь видеть, эти признаки были ошибочными.

— Но что случилось с ней?

— Прежде чем мы смогли добиться очистки ее от ядов, обновление вступило в необратимую стадию, — сказал Тальмит.

— Вы зашли слишком далеко? Вы сделали ее слишком юной?

— Как видишь, да.

— Что вы будете делать? Почему бы не вытащить ее оттуда и не дать ей снова вырасти, стать взрослой?

— Ты слушал меня невнимательно, Томис. Я сказал: обновление необратимо.

— Необратимо?

— Она погружена в детские грезы. С каждым днем она становится все моложе. Ее внутренние часы бесконтрольно вращаются. Ее тело сжимается, извилины ее мозга разглаживаются. Совсем скоро она впадет в младенчество. И никогда больше не проснется.

— И в самом конце… — Я отвел взгляд. — Что тогда? Сперма и яйцеклетка, отделяющиеся в резервуаре?..

— Ретрогрессия не зайдет так далеко. Она умрет в младенчестве. Многие умерли таким образом.

— Она говорила о рисках обновления, — сказал я.

— И все же настояла на том, чтобы мы ее приняли. Ее душа была темна, Томис. Она жила исключительно ради себя. Она пришла в Джорслем, чтобы очиститься, и теперь она очищена и пребывает в мире с Волей. Ты любил ее?

— Никогда. Ни на мгновение.

— Тогда что ты потерял?

— Часть моего прошлого, наверное. — Я снова припал к окуляру и увидел Олмейн — невинную, девственную, бесполую, очищенную. Пребывающую в мире с Волей.

Я всмотрелся в ее новое и одновременно до боли знакомое лицо и попробовал угадать, о чем она грезит. Знала ли она, что ее ждет, когда беспомощно провалилась в детство? Кричала ли от боли и отчаяния, почувствовав, что ее жизнь ускользает? Была ли последняя вспышка сознания той прежней, властной Олмейн, прежде чем она погрузилась в эту нежеланную чистоту? Ребенок в резервуаре улыбался. Гибкое тельце на миг вытянулось, а затем вновь сжалось в плотный комок. Олмейн была в мире с Волей. Внезапно, как будто Тальмит распылил в воздухе еще одно зеркало, я посмотрел на себя самого и, увидев свое преображение, понял: мне подарили другую жизнь с условием, что я сделаю из нее нечто большее, нежели со своей первой. В этот миг на меня снизошло смирение, и я пообещал служить Воле. Мною владела радость, она накатывалась на меня могучими волнами, похожими на приливные волны Земного океана. Я попрощался с Олмейн и попросил Тальмита увести меня в другое место.