Здравко Сребров - Роман одного открытия

От скитаний в горах, суровой жизни в одиночестве он немного одичал, или, может быть, эта черта в его характере, появившаяся в отроческие годы от сидения на отцовских виноградниках только усилилась. Общение с хуторянами, дегтярами, валахами-скотоводами, браконьерами научило его простой мудрости народа. Когда желание общаться с большим количеством народа, двигаться в пестрой толпе большого города, слышать интеллигентную речь приводило его в Софию, он приносил с собой густой смолистый аромат, здоровую мужскую силу и его диковатые манеры выглядели оригинальными.

К науке и искусствам особого интереса не проявлял. На свою специальность смотрел, как на практическую дисциплину. Таким же образом он мог бы быть инженером-строителем, ветеринарным врачом, химиком на фабрике резиновых изделий, фабрикантом консервов.

Его привлекала суровая конкретная работа. Ум не увлекался отвлеченными теоретическими построениями. Он называл себя реалистом. Просто дружил с крестьянами, просто относился и к животным. Собака любила его с чисто собачьей привязанностью. Изысканное общество смущало его, и это смущение он прикрывал иронией. Он был достаточно умен, чтобы смотреть на него чуточку свысока. Любовь была ему знакома только в виде кратковременного бурного наслаждения.

Молодая девушка, почти ребенок, которой едва исполнилось шестнадцать лет, дочка лесного концессионера внушила ему нечто более серьезное и опасное, но он избегал вещей, которые не понимал и затоптал зарождавшуюся любовь, как затаптывают костер в лесу, чтобы предохранить от пожара… Он все же заметил, что в сердце у него остался темный след, слегка обогревшее место, но знал, что время лечит. А вот излечился ли он? Любил ли он? В этом было трудно дать себе отчет.

Когда человек живет одиноко в горах, много мыслей приходит ему в голову, особенно в сумерки. Он думал о разных вещах. Но на утро мысли рассеивались, как струи горного ручья, как ветер в дремучем лесу.

Единственной его любовью, здоровой и неизменной, были леса. Он наблюдал мудрую лесную жизнь. Но в этой любви не было никакой романтики. Он смотрел на лес, как на материал для строительства, отопления, поделок. Деревья внушали ему чувство прочности, осмысленности: здоровые стволы, жилистые корни, все живет, наливается соками. Он видел как лес превращался в плоты и пароходы, в кучи угля, в шпалы, доски, балки.

Возле старых стволов вырастали молодые крепкие деревца, питающиеся соками земли. Лес был подобен сильной, плодовитой матери, кормящей жирным, гниющим черноземом ближние поля — живой, мощный порог против ливней. Зеленое море теней, влаги и воздуха, насыщенного ароматами тысяч целебных растений и трав. Подслон для многообразной жизни: парящих птиц и лесных животных.

Однажды, пересекая усеянную огненно-желтыми цветами сочную лесную поляну, он заметил, что на него устремлены два больших глаза серны. Он вздрогнул и вскинул ружье. Серна побежала между толстыми стволами деревьев. Ее коричневое гибкое тело бесшумно двигалось среди темной зелени сосен и елей. И вдруг она остановилась, повернула к нему маленькую грациозную головку и издала звук, похожий на вскрик девочки.

Что-то совсем новое шевельнулось в сердце лесничего. На секунду он почувствовал себя членом огромной семьи, населяющей лес. Как будто теплую любовь сестры он увидел в глазах животного. С тех пор он носил с собой ружье, но никогда не стрелял… Белки спокойно перескакивали с ветки на ветку перед самым его носом и исчезали в листве, но охотничий инстинкт лесничего не пробуждался.

В суровую снежную зиму огромная лавина уничтожила большой лес. Толстые, здоровенные стволы полегли, как трупы после боя. Кругом дремали снежные вершины. Поваленные лесины заставили сердце лесничего задрожать в деловой лихорадке. Бревна были спущены к руслам потоков. Весенние воды понесли и покатили вниз к большому водохранилищу, прочно бетонированному, поваленный лес. Огромный топор со льда сэкономил труд человеческим рукам. Этот готовый материал был сплавлен к лесопильным заводам. Визжали пилы на тяжелой работе.

Летом на месте уничтоженного леса уже зеленели новые побеги и папоротники. Лесничий спокойно посматривал на жилистую поросль, которая зелено-золотистыми щупальцами тянулась вверх к простору, к солнцу под теми самыми покрытыми темным мхом утесами, тяжкая лавина с которых уничтожила старый лес.

Жизнь возобновлялась моложе, жилистее, пропитанная тем же острым запахом папоротников, смолы, хвои. Соки этой жизни словно переливались в кровь лесничего. Ему казалось, что он растет вместе с молодым лесом, что его кожа грубеет одновременно с корой деревьев, что он темнеет под горным солнцем и на ветру…

На доклад Белинова он попал не совсем случайно. Его влекла реалистическая правда взглядов ученого, с которыми он познакомился еще в студенческие годы в некоторых журналах по природоведению, в которых уже сотрудничал молодой Белинов.

Что в основе всего лежит вещество и сильная, суровая проза, он понял, скитаясь по нашим вековым лесам.

В лесах он понял и основные законы органической природы — приспособление к среде в борьбе за жизнь.

В лесу появлялись тысячи возможностей существования, которые по тысяче разнообразных способов утверждали себя. В лесу все имеет вес, все имеет значение, получает право на жизнь на своем месте. И при ожесточенной борьбе за свет, за жизненное пространство, за влагу деревьев-гигантов: дубов, буков, сосен, имелось место и для неисчислимой мелкоты: кустов, лекарственных растений, трав, грибов, мхов.

Он видел мощное единство природы в лесу, в котором тысячи разновидностей растительного мира, с одинаковым правом на жизнь, питались, размножались, стремились к воздуху и солнцу или прятались в сыром полумраке, превращая в новую силу энергию, высасываемую из земли.

В человеческом обществе это единство было нарушено: сильный уничтожал слабого, лишал его свободы, жизненных соков…

Изобретение Белинова возвращало нарушенное общее право на жизнь, свободу, творчество, или это были только иллюзии беспомощности?

Радионов не любил лжи и туманных слов. В винном погребе отца он достаточно наслушался пьяных бредней и излияний.

Когда-то в старших классах он был охвачен духом противоречия, протестовал против сухой школьной дидактики, пил со своими товарищами по целым ночам. Читал запрещенную литературу: Пшибышевского, Октава Мирбо, Арцибашева, Ницше… Тогда он был охвачен чуждыми ему фантазиями: ловить звезды и кататься на велосипеде по млечному пути. А на утро он с трудом приходил в себя среди беспорядка ночного пьянства, остатков еды и разлитого пива.

Ему вспомнилось, что он сам восхищался своими выходками под пьяную руку. Однажды он прыгнул в театре с балкона в партер, не причинив себе никакого вреда. Друзьям пришлось спрятать его от усатых полицейских в дамской уборной. В другой раз, раздевшись нагишом, он стащил извозчика с козел, сел на его место и торжественно катал веселую компанию мимо женской гимназии. Озорники забаррикадировались в хижине на виноградниках и угрожали, что подожгут ее и сгорят вместе с нею, если попробуют их наказать. В большой праздник, когда город был иллюминирован, он совершенно спокойно прошел через главную площадь в одних кальсонах и, пока возмущенное гражданство успело выразить возмущение, скрылся в лабиринте переулков. Позже он отказался от подобных проделок. Попавшая ему в руки книга Гамсуна «Пан», произвела на него огромное впечатление. Но потом оно выветрилось. Деловая жизнь укрепила его нервы и восстановила душевное равновесие, нарушенное разлагающим канцелярским духом гимназии и литературой, возбуждающей низменные страсти, разжигающей развинченное воображение.