Здравко Сребров - Роман одного открытия

Словно звонящий колокол из чистого серебра раскачался над головами людей и неожиданно сорвался…

Наступило молчание.

Вдруг все присутствовавшие повскакивали с мест. Бурные аплодисменты и громкие крики «браво» заглушили отдельные возгласы:

— Кто этот человек?

— Правда ли, что он лесничий?

— Это мистификация…

— Молчите…

— Продолжайте, пойте, — спокойно обратился Белинов к лесничему, который сумасшедшими глазами смотрел на аудиторию. — Пойте, продолжайте, — настойчиво повторил Белинов, коснувшись рукой его плеча.

Лесничий задумчиво посмотрел на ученого и вдруг широко открыл рот.

Горловой дикий рев огласил аудиторию. Несуразные, нестройные звуки обрушились на головы потрясенной публики.

Как внезапно испортившийся механизм, голос лесничего захрипел и оборвался. Было очевидно — источник пересох.

Лесничий стоял как оцепенелый. Глубоко вздохнул. Потом махнул рукой и соскочил с возвышения в партер. Не успели изумленные зрители придти в себя, как молодой человек быстрыми шагами прошел по проходу и исчез за дверью аудитории…

— Вы слышали, — все так же уверенно и спокойно заговорил Белинов, — вы сейчас слышали, под влиянием утопина, какая необыкновенная музыкальная сила таилась в этом молодом человеке, лесничем с Родопских гор. Увы, она появилась на весьма короткое время. Серия впрыскиваний, составляющая целую дозу, после, тщательного исследования подвергаемого действию утопина, в специально оборудованной лаборатории, может дать фантастические результаты… В интересах науки, в интересах нашей литературы и искусства, переживающих такой упадок в наши дни, я готов служить всем желающим моим утопином… Мы сильная и здоровая раса. Энергия горцев, душа, вскормленная соками непроходимых лесов. Капля утопина, впрыснутая в кровь, достаточна, чтобы пробудить глубоко спящие, могучие внутренние силы, чтобы преодолеть присущее нашему народу безразличие и неверие в собственные возможности…

После этих слов молодой ученый вышел из аудитории, провожаемый взглядами публики, которая на этот раз словно забыла аплодировать.

Заканчивая эту главу, нам нужно еще отметить, что публика того времени, в огромном большинстве, научилась не реагировать, когда на ее глазах происходило нечто выше ее понимания. Такое поведение объяснялось не столько культурным уровнем (наш народ и тогда оставался внутренне весьма примитивным и нецивилизованным), сколько одной характерной чертой, которую тогда немногие правильно понимали и оценивали.

Наш народ научился молчать. Много глубоких и неожиданных вещей родились в этом молчании. Они созревали в молчании наших гор, в которых рождались грозы, в которых подростки сосали соки из недр земли.

Над небольшим домиком лесничего шел мягкий январский снег. Побелевшие сосны стояли неподвижно. Горные вершины казались дальше, скрытые в серой дымке.

Лесничий возился с лыжами, закусив трубку в зубах. Белый снег слепил глаза. Он вдохнул воздух, насыщенный ароматом смолы и свежего снега, и свистнул.

Басистый лай откликнулся на поданный знак. Здоровенная собака-волк прыжками подлетела к лесничему и завертелась у его ног. Ее красный язык блестел на фоне снега как огонь в очаге.

— Гав, гав!.. — Отрывистый бархатный лай на миг прорезал тишину зимнего дня, пронесся по холмам и рассыпался в многократное угасающее эхо.

Лесничий заскользил вниз по сосновому лесу. Над его головой задетые сосновые ветви стряхивали снег, который потушил его трубку и осел на бровях и ресницах сверкающими каплями. Собака по брюхо тонула в пушистом снегу и с трудом поспевала за лыжником.

Внизу на опушке леса дорога делала поворот. Друг против друга молчаливо тонули в снегу две придорожных корчмы с маленькими грязными окошками, с нанесенными на подоконники шапками снега, которые росли. Снег мягко шелестел в близкой чаще леса.

Лесничий подошел к одной из корчем, снял лыжи и быстро вошел в полутемное помещение. Собака легла у его ног, положив голову на ботинки.

На дворе шел снег. Лес все больше тонул в сугробах. В помещении на печке захлопала крышка закипевшего чайника. Трактирщик, налив лесничему спитого чаю, сдобренного коньяком, снова задремал за стойкой.

Лесничий отхлебывал горячий чай. Коньяк его разморил, приятно разлился по жилам. Мысли незаметно вернулись к прошлому.

Он видел себя маленьким мальчиком, босым, нечесаным у отцовского склада «натуральных вин». Вспомнил виноградники, чаны, бочки, набитые виноградом. Мутное и густое сусло в лоханях. Прохладный и широкий погреб с тяжелыми деревянными балками и рядами пузатых бочек, из которых, если повернуть кран, текли густые и темные или прозрачные янтарные вина с терпким и опасным вкусом, от которых кружилась голова и подкашивались ноги. Вспомнил обозы с далеких балканских хуторов, перевозившие для хуторян чистое доброкачественное вино, которое, попав к трактирщикам, будет ими «окрещено», т. е. разбавлено водой, по старинному обычаю — разлитое в черпаки и кубки, польется оно по свадьбам, крещениям, гулянкам среди суровой зимней жизни хуторов…

Видел себя позже учеником с фуражкой набекрень в соседнем окружном городе… Ночные попойки… Слабые отметки и нахмуренный взгляд отца, который напоследок дрожал над каждой стотинкой и ворчал, что ученые погубят мир. Не нужен ему ученый сын, но и дармоеда в доме не потерпит.

Еще позже — он изучал в загребском университете агрономические науки. Ему хотелось при помощи приобретенных знаний увеличить доходность отцовских виноградников. И потом — внезапное возвращение домой. Смерть отца от кровоизлияния в мозг. Распродажа леса, пахотной земли, инвентаря за долги и поручительства. Имущество растаяло. Бочки ушли за гроши. С большим трудом мать урывала из ничтожных доходов, чтобы дать возможность юноше закончить образование в Софии. Какой другой способ пропитания могла она обеспечить единственному сыну…

Прошли детские и юношеские годы без больших интересов, без больших событий. Вот разве что учение за границей, соприкосновение с более высокой материальной культурой пробудило нечто новое в его душе. Заразило его неопределенным стремлением в чужие земли, к иной жизни. Но он подавил в себе это чувство, нужно было найти место в жизни своей страны. Тянуть серую, размеренную лямку служащего ему казалось невыносимым. Хотелось продолжать ту свободную жизнь, в которой вырос юноша, которой не насыщается молодость!..

И вот, в конце концов, молодой лесничий попал в уединенные родопские леса. Со скуки стал охотником. А когда начал наезжать в столицу, купил себе лыжи, чтобы отвлечься чем-нибудь от своего одиночества…