Здравко Сребров - Роман одного открытия

В работе понял две важных вещи — целесообразность подлинного труда и значение меры. Его уже закаленная воля вернула ему это чувство меры, которая окончательно укрепила его дух и позволила полностью взять себя в руки. Благодаря чувству меры и вкусу к простой, естественной жизни, в самые опасные годы, он избежал соблазнов публичного дома. Позже несколько бурных, кратковременных связей пробудили в нем грубое сознание того, что он мужчина. Он понял самое главное: здоровая сила без притворства и без лжи, согретая теплотой человеческого чувства, вот что дорого нашей здоровой и мудрой женщине. Он умел взять, но знал, что надо и дать. Иногда он чувствовал, что тонет в странных желаниях — и спешил выйти на чистый воздух. Сила воли, в корне пресекавшая соблазны, которые могли бы его запятнать, уменьшить чувство самоуважения, некоторые считали жестокостью.

Сейчас в докладе Белинова он почувствовал в первый момент опасный наркоз. После утверждения на материалистической основе всего человеческого бытия, ему показалось, что он делает прыжок в метафизику, в иррациональную духовность посредством новоизобретенного гормона. Толкать своим утопином человеческий ум в тупик поэтических бредней, на капризы артистической жизни, рецепт ли это для каждого человека?

С детства он возненавидел слезливую сентиментальность, импульсивное сумасбродство, охватывавшее людей, перепившихся вином из отцовского погреба. Разноголосое пение, надрывные декламации, пьяный пафос, фантастические проекты, жесты — все это напомнило ему плохой фильм — были ему отвратительны.

Позже, желая быть мужчиной, сам попробовал. Теперь он понял, что стоит здоровая сила, которая передвигает горы и пробивает туннели, ясного мышления и зоркого глаза орла. Широкий полет ума, который почувствовал просторы, погрузился в полезную и напряженную жизнь, нивы, зреющие под солнцем, луга, голубые вершины, кузнечики и жаворонки — жизнь на земле, в воздухе — песня и труд, и чувства, восприимчивые к истине, к мудрости земной жизни.

А вот теперь Белинов предлагал новый наркоз. Зачем? Для того, чтобы впрыскиваниями создавать поэтов, художников, артистов, мечтателей? А это не опасное пьянство? Гоняться за обманом и миражами? А мир не натолкнется, оторвавшись от сурового, но здорового труда, который раскрывает ему глубочайшие земные тайны, истины природной жизни, на новый обман? Дикий пастух с гор не стоит ли ближе к истине, чем утонченный эстет, ищущий в миражах зерно добра и правды?

Молодой лесничий Радионов сначала почувствовал острое недоверие к открытию. Он хотел на собственном здоровом организме доказать ложность новой теории.

Каждое дерево растет, впитывая в себя могучие соки земли. Он слышал песни на деревенских праздниках, на посиделках — как свежая, глубокая и мудрая творческая жизнь была загромождена новой цивилизацией, искусственной жизнью современного человека… Исчезал эпос близкого к природе народа, песню с которой рождался и рос крестьянин, вытеснили шлягеры, плоские, вульгарные творения города, оторванного от здорового труда, высушенного прописными истинами, ложной моралью.

И сейчас, совершенно неожиданно, несмотря на иронию, которая предохраняла его и задерживала разум в равновесии, он совершил, или правильнее сказать, с ним произошло совершенно невероятное событие. С возвышения ярко освещенной аудитории, переполненной публикой, он распелся, после впрыскивания, не поддающимся описанию образом.

В первый момент, когда он сел в кресло после впрыскивания, он нашел в себе достаточно сил остаться невозмутимым как горный дуб. Но вдруг что-то безотчетное, как волна внезапного прилива, наполнило все его существо. Огромная сила, как стихийная мужская страсть, более духовная, но еще более неудержимая, заставила его вскочить на ноги. В первый момент он не мог дать себе отчета в своих переживаниях. Им овладела единственная потребность сделать что-то большое и нужное. И он запел.

Собственно говоря, он не сознавал что и как поет. Его захватило какое-то озарение. Как гроза в горах наполняет потоки, так на него нахлынул поток от мелодий. Душа у него застонала как лес и ему вдруг померещились светлые глаза девушки, которую он растоптал ногами. Песня лилась и растопляла какой-то тяжелый сугроб. Он почувствовал облегчение, в душе стало ясно и чисто, как после бури. И он умолк.

Все остальное произошло как во сне. Гром рукоплесканий и настойчивые просьбы Белинова продолжать. Нескладный рев, который поразил его самого, вернул его к действительности. Лесничий Радионов стал жертвой невероятной игры природы.

Еще в поезде он верил, что является жертвой галлюцинации. Но переживания в аудитории были вполне отчетливые. Тут не было даже наркоза. Все органы чувств сохраняли ясность, мускулы и суставы — подвижность, ум — прозорливость. Он не чувствовал никакого осадка, как после пьянства. Все было совершенно нормально и все же необъяснимо. Он никогда в жизни не пел. Не мог петь и сейчас. Неужели науке удалось приподнять занавес: указать одну из тайн природы? Уж не открыт ли творческий сок, волшебное питье, о котором в сказках мечтал народ, которое делает чудеса? Может быть этому молодому доценту Белинову действительно удалось зачерпнуть из скрытого источника жизни? Может быть это и был путь науки по пути открытия, истины, празерна, из которого рождается все живое?

Радионов чувствовал как в нем разрываются узлы обыкновенного мышления. Большим усилием воли он постарался привести их в порядок. Тут нет обмана. Белинов прав. Открыта блестящая капля истины. А какие неизмеримые возможности! Весь уклад мышления получает новые возможности. Жизнь человека получает новое направление. Безграничен полет мысли! У сокровищницы жизни неисчерпаемые тайны. Одно сильное зернышко преобразит человеческую жизнь, но природа, творящая слепо и слепо убивающая, сохраняет свое нетронутое величие.

Радионов чувствовал, что снова ступил на прочную землю. Глаза его широко раскрылись. Он устремил взгляд в даль. Уверенность и спокойная сила заполнили все его существо. Молодой лесничий, может быть, понял и поверил.

— Бай Тодорин, — неожиданно обратился он к снова задремавшему трактирщику, — ты можешь петь?

— Петь? — зевнул сонный трактирщик. — Могу, если смажу горло как надо…

— А как ты думаешь, — сверкнули огоньки в глазах лесничего, — простой, обыкновенный человек может стать великим, необыкновенным?

— Ты это об чем? — недоуменно поднял брови приободрившийся бай Тодорин.

— Да вот, например, могу я такой, каким ты меня знаешь, стать великим человеком? Чтобы весь мир заговорил обо мне, понимаешь?

— Понимать-то понимаю, — добродушно промолвил трактирщик, которому хотелось поговорить. — Это вроде как о владыке, дескать, по всей околии заговорили. Сладкоречивый долгополый. Только о нем и разговоров и в околии, и по хуторам. Но ведь у нас все шиворот-навыворот — потом пошли шептать черт-те что…