Здравко Сребров - Роман одного открытия

— Ого, — расхохотался Асен Белинов, — вот вы и попались, — но я не буду пытаться вырвать у вас признания по такому интимному вопросу. Уважаю вашу тайну.

Радионов видимо разозлился:

— Нельзя избежать разговора об этом! — неожиданно для самого себя, выпалил он и сейчас же смутился внезапности своего заявления.

И Радионов, поддаваясь желанию избежать дальнейших объяснений, протянул руку и отправился к выходу. Белинов проводил его до площадки лестницы.

— Радионов, — проговорил он тихо, положив руку на плечо молодому человеку, — ты мне нужен, позволь мне говорить тебе «ты», приходи всегда, когда будешь приезжать в столицу.

Радионов как-то особенно взглянул на Белинова и тень пробежала по его лицу. Но он сейчас же поднял голову, пристально взглянул на молодого ученого, снова крепко, сердечно пожал его руку и сказал с глубоким чувством, словно произнеся присягу:

— Буду приходить. Авось наш сговор послужит к добру для обоих нас.

— Чудесный парень, — тихо и задумчиво промолвил Асен Белинов, медленно закрывая дверь своей квартиры за лесничим.

«Я чувствую, что для меня наступает самое тяжелое испытание, — напряженно думал Радионов, спускаясь по лестнице от Белинова. — Нужно взять себя в железные руки. Назревают события, которые потребуют от меня полного самообладания. Я не позволю малейшей тени упасть на этих чистых людей, которых полюбил чертовски мучительной любовью».

— Я должен тебя сохранить, — пробормотал он вполголоса, — я должен тебя запечатлеть в моем сердце, как святую тайну… Забыть тебя — не в моих силах… Обладать тобой — мне не суждено… Вот почему жизнь кует меня из железа и камня — уготовила мне тяжкую участь…

«А я останусь диким и среди людей», — иронически усмехнулся Радионов. И несознательно, сжав пальцы в кулак и стиснув челюсти, он быстро вскочил на подножку проходившего трамвая.

Ивар Гольдман любил отдыхать после напряженной работы в небольшом кабинете, предназначенном для секретных визитов. Этот кабинет был расположен на задах главной конторы в большой промышленной палате, представлявшей собой целый город. Отдельная подъемная машина в левом крыле палаты поднимала в контору «Гольдман и К°», лтд. Подъемник бесшумно останавливался, только красный глазок показывал этаж. Лакей в ливрее с галунами, тщательно выбритый и сизый как цирковой артист, с холодным, равнодушным лицом, открывал дверь.

Нужно было пройти через широкий вестибюль, покрытый дубовым паркетом, со стенами и колоннами, облицованными мрамором с розовыми жилками, со скрытым освещением, проливавшим молочный свет на стены и лепные потолки. Несколько кожаных диванов, кресел, курительных столиков и кадок с декоративными растениями, несколько ковров ярких цветов, ниши с мраморными бюстами — очевидно главных акционеров — и большой мраморный циферблат с позолоченными стрелками стенных часов над большим порталом, который вел в лабиринт контор, составляли комфортабельную обстановку помещения. Боковая дверь направо вела в узкий коридор со стенами опалового цвета и скрытым лучистым освещением с четырех углов потолка. В глубине коридора тяжелые двери из темного дуба вели в кабинет важного акционера.

Ивар Гольдман отдыхал! Он совсем исчез, свернувшись как маленькая обезьянка на огромном диване, обитом черной кожей.

Стены кабинета были покрыты старинными гобеленами с вытканными на них экзотическими птицами, цветами и плодами. Единственное окно было завешено тяжелыми шторами. На полу лежал толстый персидский ковер. Массивные двери были также обиты толстой черной кожей. С расписного потолка, на котором были изображены двенадцать знаков зодиака, спускалась огромная хрустальная люстра.

В правом углу кабинета стоял большой письменный стол красного дерева. Небольшая картотека со стеклянной витринкой составляла одно целое со столом. За ним — вделанный в стену книжный шкаф с книгами в роскошных переплетах. В левом углу имелась копия в естественную величину прекрасной «Родосской Венеры», из пупка которой вытекала струя воды, стекавшей по молочно мраморным бедрам статуи в громадную раковину из мрамора.

Маленькая бронзовая ящерица, ползущая по раковине, смотрела, открыв пасть, на колено прекрасной Венеры.

Большой акционер дремал. Его коротко остриженная, совсем седая голова резко выделялась на фоне темной кожи дивана.

Но вот Ивар Гольдман пошевелился, открыл глаза, потянулся, встал и, подойдя к письменному столу, нажал белую кнопку. В ту же секунду гобелен с золотым фазаном посередине открылся как секретная дверь. Лакей в ливрее почтительно вытянулся, словно выскочивший из под пола дух раболепия.

— Д-р Младен Синилов, молодой хирург из номера 3.0.33 — племянник жены, — сквозь зубы заговорил Гольдман, — через полчаса будет тут. Дай мне коробку с сигарами, бенедиктин и препарат венерородия. Доктора проведи через номер 8.

Лакей открыл небольшой бар рядом с письменным столом. Поставив на подвижной столик хрустальный сервиз для ликера, коробку с сигарами и все необходимое для курения, он подкатил его к дивану. Затем, не ожидая дальнейших указаний, отступил назад и исчез за секретной дверью.

— Молодой хирург, — усмехнулся, слегка икнув, Ивар Гольдман, — завидую ему, он сделает блестящую карьеру, если не запутается в какую-нибудь женскую историю…

Гольдман прищурился и протянул руку к сафьяновой коробке с тисненым золотым вензелем. Он открыл коробку. На белой атласной подкладке лежали продолговатые конфеты, увитые в серебристый станиоль. Гольдман развернул и жадно отправил в рот большую ярко-рубиновую конфету, начиненную фруктовым соком и даже причмокнул от удовольствия.

— Это проклятое истощение нервов, — раздраженно пробормотал он. — И я начинаю подхлестывать мои мозги подслащенными пилюлями — моим секретным эликсиром тоникумом. Ты начинаешь верить в тобой же выдуманный обман. Это ты, старый черт, Ивар… Может быть эта крокодилова голова права. Старею. Но я должен выдержать, сохраниться — как дуб, дожить до ста…

Ивар Гольдман, развалившись в кресле, уставился в светлый бюст женщины. В его глазах загорелся холодный огонек:

— Дожить до ста лет… Какие адские резервы, океан золота можно стяжать за сто лет. Тридцать лет до ста — ха, я сейчас в самом расцвете обезьяньей молодости. Я знаю цену всему и… еще могу — хотя и по слогам… маленькими глотками — огня… Тьфу, дьявольские рога! Никуда мы не годимся, а нам еще больше хочется сосать молочную грудь жизни.

И он протянул белую сморщенную руку с надувшимися синими жилами, с бесцветными слегка деформированными ногтями. Взглянув на ладонь, сухую, изборожденную тысячей линий, как смятый старинный пергамент.