Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

«Ну что еще за новое безумие?» — спрашивал он себя, когда были окопаны все деревья в южном конце сада. Иль Веккьо велел ломбардцу принести огромный, полный до краев, кувшин молока, а также фиги, пироги с сыром и мед. «Я спятил? Да о чем я думаю? Для чего мне лелеять подобные химеры? Нелепость, да и только». — Он сел в тени, устроившись поудобнее, и, странно нахмурившись, оглядел партеры, газоны и группы деревьев в этом восхитительном месте. «Разве все это, — напомнил он себе, — не просто физическая реакция на великую перемену, которая совершилась и все еще совершается во мне? Конечно, это мысли не о Стасии, а о женском начале в целом. Окажись поблизости любая другая женщина, разве не случилось бы то же самое?» В его сознании всплыл «Сон в летнюю ночь». То, как Лизандр просыпается после того, как Пак смазал ему глаза волшебным зельем, как Лизандр любил Елену, какая прихотливая путаница произошла из-за того, что чудесному народцу вздумалось позабавиться. Хорошо знакомый с психоанализом, он увидел параллель и в своем случае. Он ел молча, меж тем как старик наблюдал за ним пристально, но ненавязчиво. «Ну и ну, — думал американец. — Неужели я так глуп, чтобы помышлять о браке с маленькой француженкой едва ли двадцати лет, ни разу не бывавшей в Париже и практически ничего не знающей о мире? Из тех, главные развлечения которых — это их музыка и рукоделье, да порой пейзажики с натуры? Ну, ну, да не может, не должно такого быть!»

Иль Веккьо, наливая ему новый стакан пенистого молока, прервал его размышления.

— Выпьем-ка без остатка, — предложил он. — После моего утраченного Алкагеста это почти эликсир.

Слова Иль Веккьо едва ли проникли в сознание Деннисона. Патриарх воззрился на него строгим оценивающим взглядом, который не укрылся от наблюдаемого.

Меж глаз американца возникла складочка озабоченности. Его думы по-прежнему бежали по запретному руслу, и он по-прежнему пытался убедить себя, что все это стоит предать забвению. «Нет, нет, — сурово повторял он. — Никаких более безумств, никакого неподобающего поведения! Вот я, Гренвиль Деннисон, хирург и человек со средствами, американец, опытный, трезвый, предаюсь нелепым грезам. Это просто эликсир в моей крови, воздух, солнце, тепло, вечная здешняя весна. Надо взять себя в руки. Это никуда не годится. За работу, за работу!» Он поманил ломбардца и вручил ему стакан. Затем принялся примеряться лопатой. Но Иль Веккьо остановил его с улыбкой.

— Не спешите, мой друг, — обратился он к гостю. — У нас достаточно времени для чего угодно.

Деннисон задумчиво оглядел его. Отдыхая под деревьями, старик, казалось, предавался благостным размышлениям. И при виде его Деннисон слегка задрожал. Ломбардец по взгляду хозяина удалился. Что-то, правда, американец не знал, что именно, пробежало между ними, что-то недружественное, недоброе, зловещее. Как летом после полудня случается иногда увидеть тень облака, ползущую украдкой по освещенной солнцем долине, пока само облако еще не добралось до солнца, которое светит вам. И Деннисон ощутил едва уловимый холодок тревожного предчувствия. Тут подозрения и страхи, пережитые накануне, стали возвращаться в сознание, омрачая счастье этого прекрасного утра. Нагрянувшее непрошенным воспоминание о подземных ходах вызвало немоту в сердце. Он невольно чуть отодвинулся от Иль Веккьо. Внутренний голос властно приказал бежать, спасаться, пока еще есть время. Он постарался ничем себя не выдать.

— Достаточно времени для чего угодно? — переспросил он ровным тоном.

— Да, — невозмутимо ответил патриарх.

— Кроме любви! — вырвалось у Деннисона. Ненароком, нежданно-непрошенно, из глубин сердца. А за словами последовал резкий дисгармоничный смех.

— Нет, это у вас тоже будет, — уверил его Иль Веккьо, важно кивнув. — Разве я не сказал вам минувшей ночью, что все, до сих пор совершившееся, лишь начало, увертюра к симфонии вашей жизни? Похоже, вы меня неверно поняли. Но, повторяю, это лишь начало.

— Как! — вскричал Деннисон, вскакивая. — Вы… вы имеете в виду…

— Как боги любили на увенчанном снегами Олимпа, так станете любить и вы. Как ацтекский золотой юноша любил на своем высоком священном теокаллисе, так и вы станете любить. Этим я воздам…

— И я?

— Как никогда прежде не любил смертный, станете вы любить. Никогда с начала времен не возникало истории любви, подобно вашей, никогда ни о ком, столь безупречном и страстном не мечтали! В вас эпическая песнь юности и радости взрастет до несказанного величия! Если не это, опыт моей жизни, увы, нарушенный вами, будет полностью утрачен, моя невыразимая гармония расстроится. Сами увидите. Вы не покинете меня. Нет, теперь не покинете. Смотрите, Небеса открываются перед вами! Но, будет, мой друг, достаточно слов. Есть еще работа с моими оливами. Давайте-ка, примемся за нашу нынешнюю задачу, прежде чем нас застигнет полуденная жара! — вновь улыбнувшись, он поднялся и схватил свою лопату с длинным черенком. Но Деннисон, внезапно побледнев, взирал на него долгое мгновение с горящими глазами и дрожащими губами, а затем, повернувшись, нетвердо зашагал прочь. Иль Веккьо пристально наблюдал за ним с мгновение. Затем кивнул, погладил бороду и что-то пробормотал себе под нос. И тогда с заметной спокойной улыбкой вернулся к своей работе под оливами.

ПРОШЛА НЕДЕЛЯ. ЗАТЕМ две. И, не считая растущего пылкого нетерпения, с которым Деннисон ждал новой встречи с девушкой, он не заметил никаких тревожных симптомов. Безупречный в телесном здоровье и бодрости, он, кажется, остановился. Не заявили о себе никакие новые перемены. Единственной ненормальностью, да и ту он едва улавливал, была некая умственная скованность, нехватка спонтанности, инициативы. Не было у него больше и готовности бороться, сопротивляться или бросать вызов власти, которую обрел над ним Иль Веккьо, даже если бы он и пожелал. Мысли его больше не возвращались к загадке подземелий, он не испытывал теперь ни побуждения, ни желания изучать шифрованную книгу, обдумывать вопросы, на которые наткнулся, или продолжать так пылко начатые расследования. Убаюканный мерным, без всяких событий, приятным существованием, упивающийся телесным совершенством, окруженный всеми удобствами, всеми красотами, он постепенно стал жителем страны грез или острова гомеровских лотофагов, или, быть может, страны Теннисона, «где всегда чуть заполдень». И так, заплыв за пределы законного людского счастья, гордый безупречностью своего тела, прекрасный, как Нарцисс, он чувствовал, как магия Алкагеста выплавляет из него нечто, во всех частях симметричное. Один только раз во время зачарованных двух недель странные и тревожные мысли пришли ему на ум. То было вечером двенадцатого дня после того, как Иль Веккьо пообещал ему любовь Стасии. Он праздно поглядывал на груду медицинских и популярных журналов в бельведере. Внимание его раздвоилось между ними и восхитительным зрелищем моря и его прекрасных дремлющих берегов. Он вяло переворачивал страницы. Над его головой вилась душистая спираль табачного дыма. Он испытывал куда большее блаженство, чем могли бы себе представить вы или я. И вдруг его взгляд упал на отмеченный параграф в «Современных анналах». Может, Иль Веккьо позаботился, чтобы он это увидел? Деннисон не знал. Едва ли он задумался, настолько вдруг обострился его интерес.