Джордж Энгланд - Эликсир ненависти

— Вот так-так! — и он нетерпеливым взглядом пробежал заголовок. — Еще один способ лечения одряхлевших? — И быстро перевел с французского:

Поразительные итоги внутривенного лечения радием. Париж, 12 дек. Ученый мир только что получил изумительные последние новости с опытной станции профессора Габриэля Пти в Альфоре. Согласно хорошо проверенным сообщениям, профессор Пти объявил, что он, несомненно, открыл в радии подлинный эликсир жизни.

Сделав недавно две инъекции дозы радия в два миллиграмма в яремную вену старой, изнуренной работой лошади, он находит, что животное, судя по всему, опять помолодело. Оно пополнело, шерсть залоснилась, оно стало проворным и гибким. Исследование его крови под микроскопом показывает поразительное количество новых красных частиц.

Доктор Пти продолжает свои опыты, которые могут представлять собой величайшую ценность для человечества. Он отказывается от дальнейших интервью по этому вопросу, хотя и утверждает, что открыл определенно, что радий, вводимый инъекциями внутривенно, вызывает продолжительную радиоактивность во всем организме с далеко идущими последствиями.

Самое поразительное в открытии то, что, точно такую же процедуру сделали второй лошади, а затем назначили ей раствор сульфата свинца, и это привело к противоположному эффекту, опять начался процесс старения. Свинец, как хорошо известно, это один из немногих металлов, практически нечувствительных к радиоактивному излучению. В мире науки с интересом ожидают дальнейшего развития событий.

С мгновение Деннисон с изумлением глядел на текст заметки. В нескольких параграфах, ярко обведенных синим карандашом, он, казалось, прочел нечто, хотя и не мог бы определить, что именно, куда более глубокое и весомое, чем представлялось на первый взгляд. Сжав кулаки и проронив проклятие, он сбросил журнал со скамьи близ себя, а затем стал расхаживать взад-вперед по террасе. Но вскоре временное беспокойство и бесцельное возбуждение миновали. Очарование пейзажа, мягкий воздух и синие волны, устремляющие свои кремовые гребни в оконца прибоя вдоль основания громадной скалы, вернули его к дремотной лени.

«Что же, — подумал он, вновь раскуривая сигару, — что это значит, в конце концов? Как это касается меня? Пусть они роются, копаются, суются в недостижимое, если им угодно. Мне нет нужды вникать!»

И все же на другое утро его вновь охватила неясная тревога. И, не давая ему покоя, вытолкнула на прогулку. Опять спустившись по склону горы и дойдя до городишки, он ни с того ни с сего остановился перед аптекой и, вняв загадочному чутью, купил фляжку сульфата свинца. В Отель де Англе он написал письмо доктору Пти, расспрашивая об особенностях применения сульфата. Ответ просил прислать в Жетт до востребования, по-французски «пост рестан». Если бы кто спросил его напрямик о смысле таких ходов, вряд ли он мог бы дать вразумительный ответ. Подобно тому, как Орля контролировал мысли и действия героя в новелле Мопассана, нечто, укоренившееся в недрах психики Деннисона, диктовало ему приказы. И он, не понимая, повиновался. Страх? Нет, ибо он ничего теперь не боялся. Недоброе предчувствие? Он ничего теперь не предвкушал, кроме счастья, радости и долгой жизни, такой, о которой кто угодно до него разве что мечтать осмеливался. Что тогда? Он не знал. Он повиновался. «Я, считай, дурака валяю», — насмехался он над собой, поджав губу, на обратном пути в гору. «Только дурак так себя ведет. Какие у меня основания? Никаких. Алкагест, это совершеннейшее средство, не может иметь ничего общего с такими грубыми материальными агентами, как радий. У Алкагеста может иметься свойство приводить органическую жизнь к ее пику, к совершенному развитию, а затем поддерживать. Как долго? Бог знает. Может, и бесконечно. Много лет, в любом случае. Так почему я встревожен?»

И ругая себя за туманные подозрения, он двинулся по аллее Шато д'Ё Парк, и далее попал на крутую, мощеную булыжником дорожку, зигзагами взбиравшуюся на холм меж приземистых каменных домиков. Двадцать минут спустя он дошел до ворот в стене, позвонил и был впущен ломбардцем. На широкой аллее он заметил свежие колеи. И в мозгу ярко вспыхнуло: «Стасия опять дома!» Чуть побледнев, он остановился. И воззрился на ломбардца с заколотившимся сердцем.

— Э… кто-то приехал? — с запинкой спросил он.

— Да, месье.

— Кто?

— Месье нужно только посмотреть, — ответил этот угрюмый малый, кивнув в сторону лужайки перед домом.

Деннисон, необычайно взволнованный, слишком на взводе, чтобы испытать досаду от бурчания несловоохотливого ломбардца, поспешил вперед. Он торопливо прошагал вдоль длинной стены здания, мимо клумб с тюльпанами и пламенеющими маками, обогнул угол, запыхавшись от переполнявших его чувств.

— О, Небеса! — воскликнул он и остановился, как вкопанный. Стасия и впрямь была здесь. На лужайке под раскидистой липой был выставлен столик с белоснежной скатертью для завтрака на свежем воздухе. С одной стороны сидел Иль Веккьо, с другой его племянница. Сперва у Деннисона возникло только впечатление массы темно-русых волос, крутыми завитками сбегающих по шее, белого платья с коротким рукавом, движения золотого света и пурпурных теней в тревожимой ветром кроне над головой. Картина, безусловно, прекрасная, показалась ему в силу крайнего возбуждения миражом, грезой, явлением слишком хрупким, чтобы к нему приближаться, а не то как бы оно не растаяло и не пропало. Но, мало-помалу приближаясь, он убедился, что это явь. Плоды, хлеб и вино на столе, высокий серебряный кофейник, испускающий аромат, белый завиток несоленого масла и медовые соты, все это свидетельствовало о материальности видения.

Стасия и ее дядя поднялись, приветствуя его.

— А, друг, самое время к нам присоединиться! — с глубокой сердечностью воскликнул старик, хватая руку американца. — Стасия, — и он повернулся к племяннице, — Стасия, видишь? Он пришел. — И, взяв и ее руку, спокойно вложил ее в руку Деннисона. Со странным, внезапно вспыхнувшим в глазах огнем, гость посмотрел на нее. Его лицо было бледным, взгляд внимательным и пылким. Он не произнес ни слова. Округленные контуры ее руки, обнаженной выше локтя, теплый вздымающийся изгиб груди, вызвали в нем трепет первозданного начала, о котором он и не подозревал. В молчании он позволил ее образу запечатлеться в своей душе. С мгновение они продолжили держаться за руки. Затем девушка очень осторожно освободила пальцы. Он непроизвольно положил ладонь себе на сердце, чуть отступил и так стоял перед ней со взглядом, напоминавшим, быть может, о взгляде, каким почитатель Исиды взирал на таинственную завесу, за которой таилось великое откровение.