Валерий Сабитов - Империя-Амаравелла

Но и темнота! Как не знать, кто скрывается в туче! Тот самый, ненавидящий, присутствует и здесь, в квартире людей, так расположенных ко мне, подкожными нервами чувствую.

Звон затих, я вернулся за стол, и услышал вопрос Машуши:

— А вот ты можешь вспомнить самый светлый день из всех лет учебы?

По-свойски спросила, по праву. Так, что внутри, у самого сердца, я ощутил холод готового сжаться капкана. Да что же это такое!? Ладно, поиграем в ваши игры… И, собравшись, рассказал первое, что пришло в голову.

— Могу. Как-то летом, в жару за тридцать, в дальний караул не хватило людей. Это за городом, на полигоне. Комроты спросил, могу ли я готовить. Первое там, второе… Я ответил, что легко. Я всегда так отвечаю. Так на сутки определился поваром. Первый раз пересолил, потом все пошло. Так вот, недалеко от караулки колодец. И вода в нем волшебная, живая. Я ничего не ел, только ее и пил. Рядом с колодцем… Готовил, мыл посуду, воду пил и загорал. Там можно на всю жизнь остаться. Хоть поваром в карауле. Рядом с тем колодцем…

Комнату заполнила тишина. А я вспомнил: за все институтские годы был в нарядах всего несколько раз, из них трижды поваром в дальнем карауле. Стол оживился, они приняли мой ответ за оригинальную шутку. Сашу бы сюда, он всегда знает, с кем каким языком говорить. Машуша с подругой Татьяной от него без ума. Языку этих людей мне еще учиться! У них есть то, чего нет у меня: малая родина, цели, мечты. Они ни за что не станут поваром при колодце. У моего любимого писателя, Графа, тоже не было малой родины. Вот и убежал он из дома, из семьи. Достал его ближний круг. Выходит, врут поэты. Малая родина — не березы или пальмы за окном, и не дубы с елочками в грибном лесу. Не река непереплываемая и не сопки в снегах да медведях. Это люди, к которым тянет. Меня тянет только к Саше. И получается, родина моя все же, — Нижне-Румск. Еще и потому, что оттуда поднимаются в воображении самые дорогие картины.

Вот! Как по заказу…

…Отец с раннего утра на заводе. Мы с мамой на огороде. Она сгребает граблями в кучу сухую ботву и листья, подкладывает смятый газетный лист, подносит горящую спичку. Поднимается серо-голубой дым, кисловатый, с горчинкой. Запах кружит голову. Дымный, без огня, костер наблюдаю отчетливо. Но маму увидеть не получается.

— Инстинкты — из области физиологии, — уверенно говорит мама Машуши; голос у нее приятный, как у модной певицы, — Животное начало. А у нас — психика. Все дело в избирательности, в предпочтениях. Вот где основа человеческой свободы. В выборе…

Какая умная у Машуши мама, красивая и холодная.

— Не нравится — не делай, — поддерживает ее Машушин папа; он тоже красивый, но теплее, — Нравится, — вначале разберись. Да и сила воли…

К чему это они? Надеюсь, колодец мой ни при чем. Я мог бы добавить, что сила воли рождается от противодействия страху. А вообще — все пыль да туман, как сказал бы им Саша.

Я отказался от ерофейских вариантов. И распределение свершилось при мне, одним звонком с квартирного телефона. Образовалась свободная неделя, заполняемая прогулками по городу с Машушей и вечерними застольными беседами. Пару раз звонила Полина Диомидовна, мне удалось поговорить с Сашей.

Вот и заветная дверь отдела кадров. Мимо снуют штабные офицеры, я их не замечаю. Пока рядом не останавливается полковник и радостно восклицает:

— Привет! Ты что здесь делаешь, курсант?

Мой комбат, Будко! Объясняю: жду вызова в кабинет с целью оказаться в Центро-Самакинске. Будко воодушевляется:

— Какие проблемы?! Будет тебе Самакин! Могу любое место в пределах округа.

Исчезает за дверью, через минуту выходит с расстроенным лицом.

— Да что ж ты… Да там тебя ждет готовое предписание. Разве ты не знал?

Он расстроен тем, что не успел помочь. Объясняет, где его кабинет, в случае чего… Мне становится ясно: Самакин неизбежен, что бы я ни делал. И ни Машуша, ни кто другой здесь ни при чем. «Да, — прозвучало в голове, — И звезды ничего не решают». Очень знакомый голос.

Я помчался в аэропорт. Но рейсы в Центро-Самакинск на неделю вперед заполнены до краев. Папа Машуши предложил два варианта: или продлить даты на предписании, или вовсе отказаться от него. Чем плохо в Ерофейске? Но, посмотрев на мое лицо, улыбнулся и сказал:

— Полетишь завтра военным самолетом.

Я оживился и уткнулся взглядом в картину на стене. Холст, масло… Оригинал! Как я раньше не заметил? А, бессмысленный хаос из цветных линий да пятен, потому и не притянуло. Ближе к правому краю серое сгущение, плотное и искрящееся. Взгляд прилип к нему. Странно: чем дольше смотришь, тем сгущение больше. Словно, надвигаясь, картина расширяется. И вот, я внутри серой тьмы, в глубине пульсирует красная точка. Возникает чувство опасности.

— Тут какой-то провал, — с трудом оторвавшись от картины, не удержался я от эмоционального замечания, — И в глубине его кто-то живой…

— Ты видишь то, чего нет, — рассмеялась Машуша.

— Отчего же?! — серьезно сказал ее папа, — Может, и есть… От художника группы «Амаравелла» подарок. Они пишут на космические темы. Но не фантазируют, по их словам. А берут вдохновение из снов.

Амаравелла…

Прозвучало как «морская волна». Или межзвездная? Папа добавил:

— Слово из древнейшего на планете языка. В институтах не изучают. А тебе, Валерий, в Академию надо нацелиться.

Я чуть было не усмехнулся. Поступить — не проблема. Правда, высшая математика не вернулась на свое место в голове. Но едва ли она нужна при приеме. Вот стать кандидатом для поступления — это да. Практически невозможно. Отбор такой, что… Нужно быть минимум генеральским зятем. Куда уж нам, как говорил секретарь Шепель.

— Амаравелла означает «Несущие Свет». Смысл слова шире. Кроме Света, он включает и пространство, и невидимое излучение. А тебе, лейтенант, снятся вещие сны? Из иных миров?

Неужели это он спросил? Так куда я стремлюсь?

Салон военного транспортника пуст. У правого борта деревянная скамеечка. Для одного пассажира длинновата. Экипаж знает: летят из-за пехотного лейтенанта. Три летчика, молодые и веселые, с интересом оглядели меня и решили развлечься. Набрав высоту, включили автопилот и принялись гонять по салону футбольный мяч. От участия в матче я отказался, настроение не то. Грустно стало: если б не Нижне-Румский военком, тоже летал бы. Военным летчиком, даже истребителем.

Закончив первый тайм, они достали бутылку «Славинской» и разлили по стаканчикам. К месту пришлись огромнейшие бутерброды с маслом-сыром-колбасой, приготовленные мамой Машуши. После пира летчики открыли второй тайм. Я повернулся к иллюминатору и увидел сразу две луны! Одна большая желтая, другая малая бледная. Смотрю на них и понимаю: золотая предназначена для дня, серебряная для ночи. Отсюда: за бортом одновременно и день, и ночь. Ведь мы летим над облаками, а тут возможно всякое. Спросил летчиков. Один посмотрел в иллюминатор и сказал: