Валерий Сабитов - Империя-Амаравелла

— Добрый день, мужики! Александр, помощь не нужна?

Они не отказались бы разделить трапезу. Саша ограничивается отрицательным жестом руки над головой. И поясняет:

— Их хоть двое всего, но они маленькие, злые и вонючие. Все нам тут испортят.

— Таких не к рыбам, — соглашаюсь я, — А в армейский спецназ. Любого загрызут.

Катер ушел в сторону города, подняв отсвечивающую зеленью серо-синюю волну. Саша разливает по полной для профилактики стресса от встречи.

— Развелось их… Штаты раздувают, а браконьеров не уменьшается. Никакого морального кодекса не признают.

Я рассмеялся. А кто признаёт? Мы что ли? Но по сути Саша прав. Он ловит не для продажи. Чуть для семейного стола, да иногда для меня. Из магазинной рыбы такой ушицы не сваришь. Икры-пятиминутки не приготовишь. Имперские рыбообработка с торговлей где-то пробуксовывают.

— Кровь диких предков бурлит в жилах народных, — говорит Саша, сверля суперприщуром бледно-розовый кусочек в ложке, — У каждого свой идол под подушкой. Из века в век одно и то же. Мы с тобой никогда не войдем к ним в родство. Так? Они опознают себя легко, по моральным приметам. И объединяются в ячейки, комитеты, комиссии. Это придает им значимость и колорит. Каждая ячейка строит свой рай по своим понятиям. Понятия возводятся в закон.

На доброе солнце набежала злая тень. Надо же, среди дня потемнело! Но я вижу скрытое. В Саше гнездится великое напряжение. В этом мире теней надо крутиться даже ему. Наши встречи редки, излишнее давление выпустить не с кем. Он лучше меня знает действующие аксиомы-формулы жизни.

Ячеистые объединения угнетают и зажимают слабых и неорганизованных. Своих они не дают в обиду. Своих проталкивают и протискивают в государственные структуры. Но где хотя бы интеллект, спрашивается в задачнике Малинина-Буренина?

Тучка упорно цепляется за краешек солнца. Я смеюсь, расправляя кустик ромашки, примятый краем пледа.

— Вспомнил… В прошлом отпуске… Габида знаешь? Пригласил он меня в гости. Говорит открыто: «Сильно хочу поумнеть». Кто-то по секрету шепнул ему, что мозги стимулируются сахаром. Показал запасы. Думаю, он скупил весь сахар в городе. Не слышал, эксперимент получился?

Саша не слышал. Только усмехнулся, покосившись на упорную тучку.

— А я вспомнил другое. Мультфильм о волке с зайцем. Из жизни, да? Ну не пойму, почему народ так любит зайца? Это ж хитрый и подлый звереныш, способный на любую пакость. А волк? Прямой, непосредственный, одинокий. Чего он хотел? Подружиться, влиться в коллектив, чтоб не скучать одному. Но ему поставили условие: веди себя как заяц. Нормальный волчара. А характер… Да кого угодно перекосит, когда один против стаи.

Рассказывает мультик и смотрит на меня так, будто видит и знает столько всего… Да рано мне сообщать. И я поведал о хрустальных черепах и закрытом способе обмена информацией. О мистическом языке… Его реакция удивила.

Он помрачнел, налил до краев стакан, и разом опорожнил. И всё окружающее переменилось. В остатках костра потух последний уголек, на прощание испустив голубую струйку дыма. Вода Румы из темно-синей стала коричневой, от реки пахнуло неприятным влажным ароматом. Ромашки в траве поблекли.

Я бросил взгляд через Руму, к темной зелени сопок. И не поверил глазам. Саша смотрит туда же: лицо напряглось, крупные губы сжаты, глаза как бойницы для пулеметов.

Сопок нет! Вместо них громадный скальный массив, над которым полыхает багровое зарево. В уши ударил глухой раскатистый, почти громовой звук. Как от удара колотушкой по громадному барабану. Один удар, другой…

Но ведь такого не может быть!

— Мне всегда интересно, куда идет караван…

Саша произнес загадочную фразу вполголоса, пытаясь рукой отыскать бутылку «Славинской» на пространстве пледа. Пришлось помочь ему. Как только я отвел глаза от миража, он пропал. И тучка оторвалась от солнечного края, оставив на крючке протуберанца серый клочок.

— И что ты думаешь? — спросил я, забирая у него бутылку.

— Когда-то мир делился на Эоны. Теперь на зоны. Ты знаешь, сколько их, зон?

Стараясь понять, что происходит в первый день отпуска, я занялся перечислением:

— Свободного режима, общего, строгого, усиленного, карцерного, карьерного…

— Но у нас народная демократия, — не дал продолжить Саша, — Народ может свободно мигрировать между зонами. Свободного режима, как назвал ее ты, самая обширная.

— Это где? — спросил я.

— Это там, где один грязный стакан на троих. А заедают из сковороды общей ложкой. И утираются рукавом.

А то я не знал! Разве ж сам не оттуда? Но его упоминание об Эонах! Неожиданно прозвучало, странно отозвалось… Как струна в груди натянулась и прозвенела.

В заводь с миражом мы больше не возвращались. Саша выбирал другие места. В доме отца дневал-ночевал я редко. Месяц получался необычный. Иногда мы сидели в квартире целый день, молча выкуривая по полторы пачки заграничных сигарет. Полина Диомидовна старалась не мешать.

День отъезда складывался традиционно. Застолье в доме отца, после чего он и мачеха садятся в Сашину машину. Она во что бы то ни стало желала присутствовать в аэропорту. Всякий раз. Мне это не нравилось, отец воспринимал ее желания как закон, Саше все равно. Она за несколько минут успевала так испортить настроение… То цеплялась к пассажирам, то к буфету, рвалась на летное поле… На сей раз я ухитрился сделать так, что у трапа мы оказались вдвоем.

И тут случилось невероятное. В горле сформировался тугой вязкий комок, сердце больно сжалось, выступили обильные слезы. Смотрю на Сашу и не вижу. Столь плотной и непроницаемой оказалась слезная завеса. Попытался преодолеть непонятное состояние, не удалось.

А ведь никто не видел моих слез лет где-то с четырнадцати! Никто не мог похвастать тем, что уловил на моем лице даже тень расстройства типа страха или печали. И неважно, что происходит внутри, снаружи я непоколебим. Что за напасть сегодня?

— Что это с тобой? — обеспокоенно спросил он, — Все будет нормально.

Я ничего не ответил, голос не подчинился. Накатило давнее, почти забытое ощущение предельного одиночества. Словно на всей планете душа моя единственная. Мы обменялись рукопожатием, и я поднялся по трапу в салон. И только там вспомнил, что из-за ненужного мачехиного застолья не успел попрощаться с Полиной Диомидовной.

Единственное место в Академии, где можно отодвинуть тоску — библиотека.

Плиний Старший упоминает о некоем большом острове на севере, которого не найти на современных картах. Остров Энингия… Этим же словом обозначался рай фарраров. Остров мог существовать до Потопа. Но рай? Я продолжал искать. Задача — найти проход, через который зло проникло в мой сегодняшний мир и распространилось по Империи. Из рая — едва ли. Из допотопного прошлого? Из соседнего измерения?