Валерий Сабитов - Империя-Амаравелла

Пролетарские районы изучить не решился. В песнях поется о светлых зорях над ними; помню, на гармошке исполнял. Зачем еще одно разочарование? Но взглянул издали, со стороны на индустриальный пейзаж. Неискушенный инопланетянин, увидев исторгаемые могучими трубами дымы, сливающиеся с низкими облаками, непременно сделает вывод: человек создал фабрики по производству облачности. То есть люди управляют климатами. И что делать иноземному гостю в столь мощной цивилизации? И дать нечего, и взять не хочется… Достаточно заглянуть в нужники и увидеть, как умело соединили потребление с выделением. Грызть семечки, сидя на унитазе, попутно читая газету! И громко делиться новостями с теми, кто закусывает за стенкой на кухне…

Дух перегара и чеснока заставил забыть об удобствах общественного транспорта. Да, такой народ держать в трезвости нельзя. Вот и творится непрерывное чудо — превращение воды в алкоголь. Весьма органично сочетаясь с борьбой против пьянства.

Пожалуй, я слишком глубоко погрузился в критический минор.

Когда не знаешь — не зовешь и не прогоняешь. Прекрасное состояние! Но я, к сожалению, успел узнать. Существует некая страшная Тьма, преследующая с рождения. Ей противостоит неизвестная добрая воля, которая отчасти нейтрализует и мою собственную глупость. Дорога моя пролегла через каньон между этими двумя силами. «Сучность является, а явление собакоподобно…» Классическая фраза.

Какое удачное место для службы за штатом! Два часа на автобусе — и в гостях у мачехи. Почему я все время что-то ищу? В новой квартире не оказалось того, что ценилось в крайнестанском доме. О содержимом чердачного ящика молчу. Те же виниловые пластинки, где они? Захотелось просто подержать в руках номера «Кругозора», подаренные Сашей. И я спросил:

— А пластинки вы разве не привезли?

Она переспросила с наивным удивлением:

— Пластинки? А что это такое?

О! А ты гой еси, женщина? Так спросили бы тебя в Каганате со столицей в древнем городе Куайбе. Там господствовала крепкая ариильская религия и спрашивали с чужаков по-свойски. Не из того ли исторического далека последняя жена моего отца?

Я вздохнул. Сколько каблуков поразбивала она под ритмы, вычерченные на тех пластинках! Вопросы кончились. Немного жаль личного архива. Похвальные грамоты, тетради по микрофизике и метеорологии… Пара десятков книг, самых любимых. Научно-популярные, фантастика… А вот грамоту ерофейского управления внутренних дел поместил бы на стену этой квартиры. Пусть смотрят и трепещут.

Четырех месяцев в Старграде хватило. Я позвонил в Славин, в «кадры». И согласился на первое же предложение. Опять временно и «за штат». Начинаю привыкать к тому, что для меня в Сурии нет должности. Все места закрыты, кроме Крайнестана. Но мне туда не надо.

Уртаб тоже мегаполис, но без пролетарских традиций. Иной слой Матрешки, уютнее и веселее: приятно постукивают розовые трамвайчики, солнце играет на цветных стенах домов, гранит не довлеет над головами и не давит на ступни.

Попал в Генштабовский Военный Институт, где сплошь мохнаторукие занимают должности, в которых мало что соображают. Но город светел, и это компенсирует… Чтобы не заскучал, мне поручили преподавание философии в русле идеологии Партии Авангарда. Кафедрой гуманитарных предметов руководит полковник с невоенным образованием и страстью к армейскому порядку. В древней военной молодости служил старшиной, обеспечивал сослуживцев портянками, салом и спиртом в закрытых огневых поозициях. Старшинская закваска крепко застряла в горячей фаррарской крови. «Железный клоп» вернулся, понял я. Но в более высоком качестве. Его подняли партийно-историческая диссертация плюс связи в столичных кругах. Способ, каким его обходить-игнорировать, нашелся. В кресло комиссара Института Провидение, — использую гоголевский термин, — поместило заместителя комиссара Южно-Самакинской дивизии. Будучи подполковником, он участвовал в моем перемещении из лесного военного городка в столицу острова. Крайнестанское братство на Западе Империи ценится дорого. Но я не изъявил желания вступить и в этот оперотряд. Императив, похоже, врожденный.

В целом, если исключить «заштатность» и ожидание нового перемещения, в Уртабе комфортно. Село тут так слилось с городом… У народа деревенские корни, дачи за городом, участки в городской черте. Плодово-ягодное и овощное изобилие… Похоже, я попал на светлую сторону Матрешки.

Вернулись сны с полетами. Часто выше облаков, иногда по-над землей, — в таком случае за мной охотятся не умеющие летать. Светлые сновидения чередуются с темными, почти кошмарами. Но независимо от сюжета мысли легки. Там я дома, а в — яви в гостях у неприятеля. Сны помогают преодолевать дневные неувязки.

Однажды взлететь не удалось. К ногам привязали гири из желтого металла. Гири из минералов каньона шерифа или окладов Храма. Враг все ближе, он окружает, чтобы подстрелить при взлете. Враг не уверен, что гири меня удержат. Небо сновидения темнеет, и я затрудняюсь определить, где нахожусь. Есть крайний выход — уйти от опасности, провалившись в другой, более глубокий сон. Но боюсь затеряться в многомерности и очнуться в совсем другом пространстве-времени. Судьба моя решается в первой реальности. Если она на самом деле первая…

Пытаюсь отделаться от золотых гирь или проснуться. Так и не понял, что вышло.

Лекции, семинары… Философия позволяет мыслить без навязанных в детстве и далее стереотипов. Лекции превратил в размышления вслух по заданной теме. Говорю и смотрю в курсантские глаза. В надежде заметить искорку интеллекта. Если он есть, его не скрыть. Но напрасны ожидания.

Военно-гражданские тусовки-попойки не приносят удовлетворения. Для народа они способ сплочения и поиска новых союзников в продвижении. Но куда двигаться вне имперского штата? Пришлось вернуться в жизнь людей, ставших загадкой еще в школе. Заново открылся знаменитый писатель Граф. Я не полюбил его книги. Но как человек он оказался отличным от автора романов. Связанный глупостью и жадностью близких, одинокий и ищущий, он не сдался. Почувствовал: у меня с ним какая-то связь, пусть и опосредованная временным интервалом. Нет гения, который бы гениально прожил жизнь. Письма и дневники Графа — почти моя, родная Вселенная. Он искал праведничества вне Нового Храма. А священнический слой в его время был многочислен, богат и славен. И не терпел оппозиции.

В городе процветает литературно-художественный бомонд. Попытался найти понимание там. Но претендующие на исключительность и патриотичность поэты-писатели громко восхищаются какими-то глубинными пластами в деревенской глубинке и пытаются перенести их в свои шедевры. Они описывают то, чего я никак не могу отыскать ни в каких матрешечных слоях. У нас не получилось общего языка.