Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Сколько он ни вслушивался, ни напрягался, ничего нового или подозрительного в звуках уловить не мог. Собственно, звуков никаких не было. Гонгора еще сквозь сон почувствовал некое смутное беспокойство, и усилием воли принудил себя приоткрыть один глаз. Особой опасностью как будто не пахло, он, мучительно щурясь, выглянул из-под локтя и первое, что увидел, это широкий зад Лиса. Его трудно было не увидеть, Лис, по обыкновению, выставившись в палатку, занимал собой все подступы и весь выход, широко расставив лапы, помахивая лохматым хвостом с той знакомой медлительной амплитудой, с какой обычно обдумывал свой следующий шаг, поднимая в помещении небольшой сквозняк. Продолжая щуриться на апоплектически темный, сильно сдавший к концу дня гигантский багровый диск светила, бивший своим теплом через срез полога прямо в лицо, Гонгора отодвинул Лисий зад в сторону и сунулся из палатки.

Точно по курсу, в направлении ближе и вдоль берега, через заросли под каменной стеной неторопливо проплывали рога. Гонгора не сразу сообразил, что это именно рога, в глазу постоянно что-то висло и мешало смотреть, но потом зрение вдруг разом прояснилось и во рту пересохло. Нет, какая наглость, буксовала поначалу мысль на одном месте, пока он гладил вокруг себя рукой, не отрывая от зарослей глаз, пытаясь нащупать под собой натянутый лук и прикидывая, насколько может еще хватить терпеливости у Лиса. Просто класс. Дикий козел. Или, точнее, коза. Или еще кто-нибудь, неважно. Это действительно было мясо. Спать больше не хотелось. Сейчас, впрочем, важнее было определить, кто из них троих успеет предпринять что-то раньше остальных. Гонгора нашарил наконец под собой шершавый створ слегка подрагивавшего даже от своей натянутости и тяжести лука и, не медля, пригибаясь до самой земли, покинул палатку, как покидает свое гнездо запрограммированная на удачу крылатая ракета, на ходу закидывая за спину отощавшую за последние дни вязанку стрел в перетянутом резинкой мешочке, неслышной тенью пересекая лужайку по диагонали, – однако тут же вернулся, в спешном порядке ухватил с палаточного полога конец длинного поводка, пристегнул к свободно болтавшимся стальным позвонкам ошейника Лиса, который все рвался понюхать, переминаясь от нетерпения с ноги на ногу, другой конец поводка крепко, на пару узлов, привязал к стволу нависавшего над палаткой дерева. Улисс не возражал.

Слабый ветерок мял и тормошил ему уши, не принося больше запахов. Улисс стыл сердитым черно-серым изваянием под низкой кроной, осторожно выглядывал из-за ствола, глядя вслед строго и неукоснительно, с удобством непроизвольно подвернув под себя одно бедро, вальяжно усаживаясь и как бы решая, нужна ли в самом деле в настоящий момент свежая дичь их стае и как далеко Гонгора может зайти один, без присмотра. Но затем, видимо, уже сообразив, что его здесь бросают одного, вдруг забеспокоился, засуетился, отчаянным рывком пытаясь догнать, и тихо заскулил. Гонгора очень не любил, когда Улисс начинал скулить, ныл тот по делу и без всякого дела, просто так, но вот это детское нытье Гонгора не выносил. Он слышал его не часто, и всегда это сулило ему какие-нибудь неприятности. Гонгора сердито обернулся в кустах, со злостью махнул, потом показал ладонью, чтобы лежал тихо, и Улисс и в самом деле ненадолго затих, продолжая опасливо выглядывать из-за дерева. Как пятилетний ребенок, зло подумал Гонгора. Нет, твердо уже решая для себя, заключил он, перетопчешься, охотник из тебя… Они редко разлучались на длительное время. Улисс вообще с младенчества не знал никаких приятелей, кроме Гонгоры, да и не очень в них нуждался, кажется. Бежать было очень легко. Гонгора перестраивался на долгий бег, плотнее затягивая на плече лямку тугой вязанки стрел за спиной. Он давно не чувствовал себя таким подвижным и легким. Он был готов к первой космической скорости и завоеваниям чужих континентов, свободным абсолютно от всего, от всей той прошлой тяжести внутри и вовне, от всех чуждых этим его светлым мирам моральных норм и условностей – от всего и навсегда.

Он летел по иную сторону от бесконечно чужого ему старого, больного, вонючего, далекого мира – вне времени, не чувствуя под собой ног, придерживая великолепно загорелой мускулистой рукой контейнер своего смертельного боезапаса, своего художественного творения, край которого увесисто и послушно раскачивался у пояса, мягко похлопывая, и сжимая в другой безукоризненно выверенный длинный тугой инструмент – эффективность его придирчиво и с прилежанием проверялась в течение всего последнего десятка тысячелетий. Он уходил все дальше, зависая на какое-то время в воздухе, бесшумно и естественно просачиваясь сквозь нагромождения рыжих толстых стволов, легко, экономно уклоняясь, избегая встречи с пальцами стелившихся ветвей, развесистых мохнатых лап, перемахивая через журчавшие ручейки, весело сверкавшие в паутине редких солнечных лучей, через забитые кустарниками трещины в каменных разломах, совершая длиннющие прыжки, ни разу не оступившись и не утеряв равновесия, но прилагая усилия, чтобы не войти в контакт с узлами кореньев, полузарытыми в земле и траве. Он стремительно приближался к обрывистому пригорку, где – он успел это заметить – еще мгновение назад была дичь. Он летел, непринужденно двигая утерявшими всякое представление о заплечном напрессованном весе неплохо развитыми плечами и ни секунды не сомневаясь, что с той же легкостью будет лететь сквозь время и день, и год – пока не надоест, напрочь позабыв ощущение былого усталого покоя, бесповоротно потеряв для себя значение всех заученных гулких фраз, казавшихся ранее исполненными глубокого содержания, с непривычным удивлением отмечая легкий озноб и то, как непроизвольно поднимается шерсть на загривке и спине, как оживает, согревая, дикая, древняя кровь свободного от всего одинокого охотника.

Bот эти маневры дичи Гонгору начали уже потихоньку раздражать. То есть он все это время оставался предельно осторожным – дичь была осторожна вдвойне. Она просто превосходила все представления об осторожности, нагнетая уныние, действуя на нервы и пока позволяя еще себя догонять. Солнце готовилось вот-вот упасть за скалы, он сам уже основательно запыхался, но конца этой беготне видно не было. За все то время, что Гонгора лежал, таращась в одном направлении, в кустах во влажных, вконец осточертевших травах, бестолковое животное показывалось на открытом пространстве пару раз, блестя белой задницей, внимательно высматривая что-то в границах ареала, явно бросая мимолетные взгляды по линии Гонгоры. Было довольно далеко. В любом случае, рисковать он не мог. Ветерок сейчас дул на него. Остаться незамеченным, по всей видимости, удалось, но маячить здесь, в сыплющих росой колючках на периферии досягаемости, когда через пару-другую минут станет ничего не разобрать, уже надоело. Он хорошо понимал, что попытка у него будет только одна.