Расселл Джонс - Люди с того края. Вторая книга дилогии

Я заперла медицинский журнал, предварительно проставив в столбик дат «пятое сентября первого года». А тот, другой, для характеристик, взяла с собой в спальню. Он был пока пустой. Там даже имён не было! Когда я начну его заполнять, мне, разумеется, придётся его прятать. Но пока он оставался чист, мне хотелось побыть с ним.

Не то чтобы я сомневалась. Конечно, если бы я вдруг передумала и отказалась, майора Паула не смогла бы меня заставить. К такому вообще невозможно принудить! Это добровольно. Пускай это выглядело как поручение, но я буду оценивать людей не для неё. Не для кого-то конкретного.

«Они ещё не родились, но им уже нужна забота», – очень старое правило. Оно заработало задолго до моего рождения. Настоящие родители поступали как надо даже тогда, когда не было никакой генетической коррекции. Подлинная, а не притворная защита лежала в основе планирования семьи. Тот, кто не понимал этого, вылетал ещё в первом семестре, если вообще поступал. И я разобралась со своими выборами задолго до получения диплома. Встать на сторону ребёнка – нередко это значит противостоять эгоистическим взрослым, которые способны лишь использовать детей. И я прекрасно представляла перспективы отказа от дополнительного индексирования: люди будут цепляться за старые цифры, потому что «право воспитывать в семье» остаётся не только психосоциальным показателем, но и статусом личного успеха. Кто захочется лишиться такого?..

Но меня не обучали этому! Это работа сибников – сравнивать формальные показатели и текущее состояние. Они умеют жить с этим. С одной стороны, я тоже должна это уметь, потому что я прошла тот же отбор. С другой – сотрудников Системы Информационной Безопасности обучали самодиагностике, и они знают, с какими мировоззренческими дилеммами можно столкнуться. Нас тоже, но наши условия отличались. Понимала ли это майора? И понимаю ли это я, если на то пошло? Не рискую ли я собственным психическим здоровьем, соглашаясь выполнять обязанности сибницы, пусть и в узком педагогическом направлении?

Когда я начну заполнять этот журнал, назад дороги уже не будет. Я перестану быть «чистой». Пусть читать его будут не скоро – всё равно по итогам будут принимать решения. И мои оценки могут навсегда изменить человеческую жизнь. Хуже того, они могут кошмарнейшим образом изменить меня саму.

«Как у Юдиной, – вспомнила я автобиографию великой психодиагностки. – Она тоже понимала, что её систему родительского индексирования будут использовать, в том числе, и как инструмент для контроля за обществом. И что найдутся люди, для которых низкий индекс станет ярлыком. И невозможно будет не оспорить, ни исправить этот приговор. Но ведь это делается не для того, чтобы сделать кому-то приятно. Другого способа обезопасить детей попросту нет».

Юдина застала тот период, когда её имя стало ругательством. И это стало одной из причин её ухода. Её дети и муж сменили ударение в своей фамилии на второй слог, чтоб она звучала на испанский манер: «ЮдИна». А потом, когда заслуги великой учёной признали, название её индекса тоже изменили.

«Но она не отступила. Получается, я и не должна».

Решение было передо мной: пока характеристики касаются индекса родительства, моя деятельность соответствует моей квалификации. Если майора Паула попросит отклониться от своего первоначального задания, я прекращу работу. Потому что это будет означать, что она не понимает, чем именно я занимаюсь, а чем заниматься не должна, и почему. И как бы она мне ни нравилась, это не повлияет на моё мнение!

«Пусть, в конце концов, ищет настоящего сибника!» – печально улыбнулась я и шмыгнула носом. В нашей группе был, по крайней мере, один постоянный и один контрактник. Это понимала я – и тем более это должна была понимать майора. Возможно, ещё на «Альбейне» ей намекнули, кто это. Но она не имела права знать, кто именно из СИБ изображает обычного колониста Нётеры. Пока сибник сам не откроется, любые попытки вычислить его противозаконны.

А я… Я была не против проверить, какой у кого индекс Юдины. Это было в моих интересах, ведь в Нётере я – единственная профессиональная воспитательница. У многих педагогика была в дополнительных специальностях, у кое-кого явно был природный дар, как у Финна, который возился с детьми ещё в тренировочном лагере. «Но профессиональная подготовка только у меня. Мне и отвечать».

Помню, нам с первого семестра устраивали этическое тестирование. Каждый месяц. И один парень – лучший по баллам на всём курсе – был переведён по итогам одного такого теста. Это шокировано всех! Мы ещё не привыкли, что такая «мелочь» может влиять. Как раз после его ухода и прекратились шутки про «личинок СИБы». Потому что его отправили как раз туда. С детьми ему оказалось нельзя. А со взрослыми можно.

Для меня эти тестирования всегда были простыми. Неприятными, где-то, наверное, даже нечестными, но не трудными. Когда принимаешь сторону детей, выбирать вообще не из чего! Как можно было ответить не так? И когда я подтверждала свою профессию в тренировочном лагере, был похожий тест. Некоторые вопросы вообще не отличались – и я ответила ровно так же, как как-то в педе. И прошла. А некоторые – нет. Им пришлось выбирать другую специальность, а это часто значило идти простым фермером в пищепром – «рабом на плантацию», как у нас шутили. Потому что на всё, что выше, требовалась доплата – просто за возможность поступить на курсы.

Лишь после разговора с майорой Паулой я поняла вдруг, что мне никогда-никогда не приходилось отвечать на такие вопросы в жизни. У меня вообще не было таких ситуаций! Чтобы в группе появился ребёнок с подозрительным синяком или нехорошими привычками в играх. Или чтобы моя коллега прикасалась к ребёнку особым образом, как показывали в учебных фильмах на тренингах. Или чтобы мне на глаза попался странный прохожий, ошивающийся у входа в детский сад, и этот прохожий был моим близким другом.

Мне просто повезло, что мои теоретические представления никогда не соприкоснулись с реальностью. Поэтому я не сомневалась. И отвечала, как надо… Мне опять стало грустно, поэтому я ещё немного поплакала, уткнувшись в подушку и сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос. Слёзы лились сами собой, оставляя на наволочке свежие пятна поверх подсохших. Но становилось легче. Я прощалась с той собой, которая была свободна от страха перед вопросами. Потому что я ни разу не встречалась с последствиями ответов – какими бы правильными они ни были…

Я старалась плакать потише, чтобы не потревожить соседок по женской спальне: от них меня отделила лишь непромокаемая ткань палатки да воздух, который заполнял простенки. У каждой колонистки была своя крошечная комната – личное пространство размером два на четыре метра. Кровать, вешалка, стены с нейтральным орнаментом из листьев и цветов. И прозрачные кармашки, чтобы вставлять что-нибудь на память или для украшения.