Расселл Джонс - Люди с того края. Вторая книга дилогии

В тренировочном лагере у нас были похожие комнатки, только побольше. И палатки там были намного благоустроеннее – с двумя внутренними туалетными отсеками и с душевыми, с широким коридором и стенами покрепче. Конечно, пассажиры с привилегиями жили ещё комфортнее и отдельно от нас. Но всё равно в палатках.

Потом, уже на кораблях, многие смеялись над этим «глупым тренировочным издевательством». Палатки входили в самые неблагоприятные сценарии. Нас вполне могли встретить нормальные дома. Возможно, под куполами, как на Марсе. И с нами должны были спуститься проты и рабочие андроиды, так что дома бы нам построили за считанные часы… А вот мне всё нравилось. Компания готовилась к худшему – очень правильный подход! Как говорил папа: «Пессимисты ждут проблем, поэтому чаще радуются».

На новом месте я постаралась сразу же обжиться, сделать комнатку особенной – моей. Поэтому повесила фотографию с родителями. Снимок, который я сделала в нашу последнюю встречу – прямо перед тем, как переехать в лагерь. Мама неумело улыбалась, а у папы были покрасневшие глаза, но и тогда, и сейчас я чувствовала, что они очень рады за меня.

Рядом с родителями я прикрепила портрет моего дяди. Изображение было не очень чёткое, вырезанное из групповой и не новой фотографии и по возможности увеличенное. Ничего другого у нас в семейном архиве не нашлось. А в сети его снимков тем более не было – он же был богатый. Как мы вычислили с мамой, «дядя» приходился мне троюродным прапрадедушкой. Он так и не смог приехать на мои проводы, потому что был болен. И при этом оплатил мне билет. Огромные деньги – мы бы всей семьёй такие не накопили, даже если бы продали всё.

«Они все остались на Земле, – в который раз подумала я, – и они мертвы».

Когда я первый раз проснулась после гиперсна, родители были ещё живы. «Альбейн» и остальные корабли отправили к Земле пакеты с отчётами. И после второго прыжка отправили. Ответа по прежнему не было, и нам объяснили, что пакеты с Земли ещё идут к нам… Но я понимала, как и другие пассажиры, что время ни при чём. Земля молчит, потому что там никого не осталось. Но я до сих пор не могла это представить! И когда я вспомнила о маме и папе, то опять заплакала.

Наверное, другие тоже вспоминали – и плакали о своём прошлом, о мёртвых родных и потерянных друзьях. Я слышала вздохи, глухие рыдания и даже молитвы – на испанском, хинди, фарси, английском. И, наверное, каждая тоже сдерживалась, чтобы не беспокоить соседок своими слезами. Потому что чужой плач, когда его слышишь, заставляет тебя плакать ещё больше.

Но я уже отделилась от них, когда согласилась их оценивать. Я не могла отказаться, потому что иначе майора Паула поручила бы это кому-нибудь другому. Она обратилась ко мне первой, потому что я была квалифицированнее остальных. Следующий, к кому они может подойти с этим предложением, будет с меньшим опытом и знанием, но его или её оценки всё равно будут иметь вес – поэтому лучше я.

Никто не справится лучше меня.

Стоило колонистам поднять ловилки и приступить к ужину, как Жерар Леру решительно заявил:

– Вы не можете решать за всю Нётеру.

Он бесстрашно посмотрел прямо в глаза майоре и повторил с нажимом:

– Не можете. Вы не настолько компетентны. И никто не может быть настолько компетентен, чтобы решать всё за всех. Мы должны выбрать совет представителей. Потому что мы уже отдельная самостоятельная колония. И мы должны принимать решения по всем вопросам, с соблюдением демократических процедур. Вы всего лишь исполнительная власть. Никто не собирается смещать вас, но вы не можете быть чем-то большим, чем исполнительной властью.

Выдержав положенную паузу – чтобы не выглядеть несерьёзно – он занялся содержимым своей тарелки. Есть ему хотелось не меньше, чем другим колонистам второй смены.

Сначала кормили тех, кто дежурил: столовских и палаточных уборщиков, а также прачек, дезинфекторов и ночных сторожей. У них были нормированные обязанности и обговорённый объём работ, не увильнёшь, зато в столовой они получали преимущество. И пока они ели, вторая смена терпеливо ждала, вдыхая упоительные ароматы.

Нётера пропахла кисловато-терпким соусом, который придавал вкус единственному блюду ужина – желейному паштету. Цвет у соуса тоже был приятный: розовато-оранжевый с вкраплениями красных и жёлтых хлопьев. А паштет состоял из кусочков серых волокон и белых комочков, прослоенных янтарным студнем. Залитый соусом, он выглядел как настоящая еда.

Пока ужинала первая смена, самые нетерпеливые колонисты пытались выбраться из спальных палаток, чтобы встать поближе к источнику запаха, но дежурные неумолимо вдавливали их обратно. Распоряжение майоры было однозначным: «Когда первая смена ест, вторая не отсвечивает».

Леру глотал слюну вместе с остальными, не переставая размышлять о том, что скажет майоре и как поведёт их разговор.

Много раз он доносил до неё своё мнение. Начиная со дня высадки – тогда Рубио конфисковала у него его собственность, и Леру пытался объяснить: «Это же молескин! Аутентичный молескин!» Ей было всё равно. Никто вообще не понял, что эта была едва ли не последняя вещь, смысл которой не ограничивался скудным бытиём колониста. Не просто блокнот для записей. Нечто большее… Окружающие либо отмахивались, занятые своими печалями, либо посмеивались над его отчаянием.

С тех пор его так и называли. Молескин не протестовал – напротив, втайне радовался, что его прозвище неразрывно связано с несправедливостью, его главным врагом ещё на Земле. Молескин не собирался забывать, как его ограбили «ради общей пользы». И не ленился напоминать об этом всем – и особенно майоре.

Тем же вечером Молескин попытался объяснить недопустимость таких поступков и такого отношения – как потом оказалось, он в последний раз высказался перед всеми колонистами, потому что ещё не было смен и дежурств, разделяющих население Нётеры. А приправой невкусного ужина стало оскорбительное пренебрежение майоры. «Наказывать тех, кто не вызвался добровольно, это попросту подло! – громко заявил Леру. – Если вы планировали оценивать наш вклад, вы были обязаны предупредить о таких последствиях сразу, а не делать вид, что это обычная просьба!» Она лишь злобно ухмылялась на его протесты.

«Неужели вы хотите, чтобы нашим общим домом управляла персона, способная на подлость? – спрашивал он у колонистов, которые по очереди подходили к окошку раздачи, а потом рассаживались за столами с ловилками и полными тарелками, над которыми поднимался пар. – Что будет с Нётерой через месяц, если уже в первый день нас так унизили?»

Но тогда все были слишком голодны, чтобы ответить ему и чтобы начать что-то делать. Молескин и не наделся на отклик – но он хотя бы заставил их задуматься о происходящем.