Вячеслав Рыбаков - Наш городок (Файл №224)

Куриный бог был практиком, далеким от пустого философствования, и никогда не задумывался о том, что в этом же самом удивлении всю жизнь пребывают все дик­таторы.

Наполеон, получив донесение об очеред­ном поражении очередного из своих люби­мых маршалов, в сердцах воскликнул: «Ну я же не могу сам быть везде!» Нечто подоб­ное наверняка говорили в приватном кругу и Гитлер, и микадо, с которым мистер Чей­ко честно воевал, пока не понял, как надо жить... и, конечно, этот русский Сталин...

— Но нужно же что-то делать, мистер Чей­ко! — горячо втолковывал куриному богу док­тор Рэндолф. — Вы ведь знаете, что происхо­дит. Люди уже боятся, они не знают, что думать. Не сегодня-завтра до них окончатель­но дойдет, что происходит. Они уже теперь теряют веру, слухи ползут...

— Я потерял свою дочь, Джэсс, так что мо­жете мне не рассказывать, сколь трагичны со­бытия.

«Действительно, — с ужасом подумал доктор Рэндолф, — ни о чем, кроме дочки, он ни думать не может, ни слышать не хочет. Это конец. Он конченый человек. Нам надо спасаться самим».

Но он еще надеялся. Привычка идти за поводырем была слишком сильна и слишком сладка, чтобы вот так вот вдруг рвануться ей наперекор.

— Я ведь уже сказал вам днем: я разбе­русь. Это значит, что я разберусь, и хватит меня беспокоить по пустякам.

— Я знаю, мистер Чейко, знаю... Но...

Из прихожей в холл, грузно перевалива­ясь, вошла горничная-афро.

— Мистер Чейко, — веско сказала она, — к вам Дорис Кернс.

Доктор поджал губы.

— Пусть войдет, — сказал мистер Чейко.

Буквально через мгновение после того, как горничная, величаво ступая, вышла из холла, туда ворвалась встрепанная, заплаканная Дорис. Увидев, что мистер Чейко не один, она замерла, не зная, как теперь себя вести, но было уже поздно. Доктор Рэндолф ненавидящим взглядом смотрел на нее исподлобья. Мистер Чейко, однако, встал и вышел из-за стола. Она порывисто шагнула к нему; на короткий миг и мистеру Чейко, и доктору Рэндолфу пока­залось, что женщина бросится владыке на шею, а то и падет к ногам. Но, к счастью, ни того ни другого не случилось. Она замерла перед ним, и мистер Чейко просто взял ее руки в свои.

— Спокойнее, Дорис, — отечески прого­ворил он. — Спокойнее.

— Я так больше не могу, мистер Чейко. Я больше не могу лгать. Мне страшно.

— Ничего страшного. Джэсс мне только что рассказал последние подробности. Тебе со­вершенно не о чем беспокоиться.

— Ну как же не о чем! Ведь как ни по­смотри, Джордж был мне мужем, и теперь все будут считать, что я во всем виновата. Он заболел первым! А я недоглядела!

— Откуда ты знаешь? — нахмурился ми­стер Чейко.

— Завтра все будут знать. Доктор расска­зал шерифу, шериф рассказал Мадж, Мадж — мне и, наверное, не только мне...

Мистер Чейко нахмурился, усы его него­дующе шевельнулись. Он повернулся к доктору Рэндолфу. Тот не опустил глаз, встретив взгляд владыки с отчаянной храбростью об­реченного.

— Зачем шериф рассказал все это Мард­жори Купер? — спросил мистер Чейко.

— В постели чего не расскажешь, — про­бормотала Дорис. — Мужчине же хочется показать себя... мол, все знаю, все вижу...

Мистер Чейко вновь повернулся к ней.

— Тщеславие — смертный грех, — ска­зал он.

— Гореть нам в аду всем, если так, — ска­зала Дорис. — Но ведь я действительно ни в чем не виновата. Я помогала городу, как мог­ла. Забрала его бумаги, стерла файлы... А ведь что ни говорите, мы прожили с ним пятнад­цать лет! — у нее сорвался голос.

— Ты хороший человек, Дорис, — успоко­ительно проговорил мистер Чейко, — и у тебя будет хорошая еда. А о нем не жалей. От него не было проку в жизни, Дорис, ты же помнишь. Он не ведал, что такое настоящие ценности, у него не было принципов, не было ничего свя­того. Он только разрушал. В нашей жизни таким нет и никогда не будет места.

— Да, но теперь эти агенты все время кру­тятся вокруг меня. Мне кажется, даже они счи­тают меня виноватой... Я боюсь их, они чув­ствуют, что я говорю неправду все время...

Мистер Чейко глубоко вздохнул и прого­ворил:

— Наш город не в один день был постро­ен и рухнет он тоже не в одночасье. Он прочен, Дорис. Он прочен. И мы позаботимся о тебе. Ты одна из нас, ты — жительница Дадли. Это многого стоит, этим можно гордиться. Ты же понимаешь, я надеюсь? А что касается ФБР... Агенты ФБР скоро перестанут тебя беспокоить.

У Дорис Кернс приоткрылся рот. В гла­зах проступил ужас.

— Иди домой и отдыхай. Ты поняла?

Она ответила не сразу, а когда ответила, язык у нее заплетался, и губы плясали:

— Да. Да, мистер Чейко.

— Вот и хорошо. Ни о чем тебе уже не надо думать. Будь дома и жди. Все проблемы

скоро разрешатся.

И она ушла.

Мистер Чейко вернулся к столу и снова сел напротив доктора Рэндолфа. Тот не смог сдержать злорадной усмешки.

— Вряд ли вы ее успокоили, мистер Чейко.

Седые брови старика поползли вверх.

— Почему?

— Ваши слова можно понять двояко. То ли будет покончено с агентами, то ли будет покончено с самой Дорис.

Тяжелый кулак мистера Чейко с треском вломился в столешницу. Подпрыгнули тяжелые подсвечники.

— Дорис — одна из нас! Мы должны за­щищать ее, должны сберечь!

— Она в таком страхе, что вряд ли поняла вас должным образом, мистер Чейко.

— Как только мы начнем грызть друг друга, городу — конец. Покончить с тем беспокойством, которое доставляют нам чужаки, — это одно. Это благое и общеполезное дело. Но жители города — неприкосновенны. Так было и так пребудет вовеки.

Лицо доктора Рэндолфа было теперь непро­ницаемым, будто восковая маска. «Идеалист, — думал доктор Рэндолф, глядя на мистера Чей­ко преданными стеклянными глазами. — Он создал все это, создал нас, но теперь отстал от жизни. Это удел всех стариков. У него еще оста­ются какие-то идеалы... молодые мечты... Он затеял все это для того, чтобы сбылась мечта о праведной долгой жизни, которую можно легко регулировать тем или иным рационом, — но нас это ни к чему не обязывает. Нам до его былых мечтаний дела нет, у нас — своя жизнь. Придется спасаться самим. А старики — долж­ны исчезать. Вовремя».

— Иди, Джэсс, — негромко сказал мистер Чейко, — и займись чужаками.

Доктор Рэндолф, кивнув, поднялся из-за стола.

Молдер появился возле дома мистера Чейко получасом позже. Они со Скалли и впрямь посетили здание суда. С максималь­ными предосторожностями вошли в архив, но предосторожности оказались излишни­ми: кто-то побывал тут совсем недавно. В архиве стоял отчетливый угарный запах — буквально только что здесь прекратился маленький пожар. Пожар? Очень избира­тельный пожар: огонь сожрал лишь комна­ту, на двери которой, чуть покосившись, ви­села табличка: «Регистрация рождений». Дверь комнаты была не заперта. Отмахива­ясь от неторопливо плавающих в воздухе ошметков сажи и прыгая лучами фонари­ков по углам, агенты убедились, что избира­тельный пожар постарался на славу: кубы картотек превратились в кучи золы и пеп­ла. Здесь агентов явно опередили.