Виктор Антоненко - Охота на бога

От такой расточительности Семён чуть не потерял дар речи (считали каждый глоток воды, пригодной для питья, а тут какой-то залётный устроил из его последних запасов целый водопад):

— Ты… ты… Антон… Нет, ты только посмотри!

— Не мешай доктору, — не придал значения Антоний. — Пусть покуражится напоследок… над новопреставленным.

Хатха Банга ничком лёг на Кашина и еле слышно попросил:

— Накрывать мой и млешник. Надо греться. Очень надо много тепло. Четыре часа мой и млешник никто не трогать.

Калина, Никодим заботливо укрыли Кашина и Хатху Банга всем, чем пришлось под руку и отошли.

— Прохор, — позвал Антоний. — Засылай Калину вверх по ручью к узкому лазу. Там отоспится. Она у нас дама масштабная. Закупорит эту лисью нору как клейтухом, — и тихонько тронул за плечо Семёна: — Надо на перепутье посторожить. Гранаты остались?

— Парочка имеется, — Семён похлопал себя по поясу. — Растяжку поставить?

— За поворотом, — Антоний протянул Семёну ещё одну из трофейных боеприпасов, — на спуске, поближе к впадине и… повнимательней там.

— Глаз не смокну, — заверил Семён.

— Я с ним? — вызвался Никодим.

— Нет, Никодимушка. Тебе особо важное задание, — доверительно просипел Антоний. — Срочно выспаться. Через два часа Семёна сменишь.

— А мне что делать? — дал о себе знать Степан.

— Дрыхни, — скупо отговорился Антоний, подсаживаясь к Прохору: — Ну, а нам с тобой, Проша Матвеевич, глаз да глаз за этим кудесником. Посмотрим, чего он нам наколдует. Не получится — делаем млешаку секир-башка и наверх. Голова тоже денег стоит, не малых…

— Двоих сморит. В этакой-то темнотище… — дельно заметил Прохор. — Ты бы тоже вздремнул. Попозже растолкаю, сам прикорну, сколь бог даст…

— Нет, сначала ты, — предложил Антоний, — а я покараулю…

Прошло три с половиной часа.

«Может быть, этот медиум тоже уснул? — раскидывал умом Антоний. — Кислятиной какой-то воняет. Кончать надо этот сеанс воскрешения. С того света ещё никто не возвращался…»

Антоний подошёл к груде тряпья, слегка поворошил: сверху лежала фуфайка ведуна; сквозь крупную шерстяную вязку проступила липкая слизь с неприятным горьковато-кислым запахом.

— Фу, гадость… — с омерзением выдохнул Антоний, отдёрнув руку; затем надел перчатки и, задержав дыхание, разгрёб осклизлую кучу: Кашин лежал на месте, а Хатха Банги не было.

Вид млешника настолько поразил воображение Антония, что он внутренне содрогнулся и иступлёно во всё горло заорал:

— Семё-о-он!!.

Поднялась жуткая сумятица: первым вскочил Семён и сразу схватился за оружие; Прохор спросонок лягнул в бок лежащего Степана, от чего тот с диким воплем перекатился к ногам Семёна; Семён выстрелил.

— Стоять! — властно выкрикнул Антоний.

Все замерли.

— Дуй к Никодиму! — начал раздавать отрывистые команды Антоний, обращаясь поочерёдно к Семёну и Степану: — А ты наверх, к Калине! Проверишь — там она, нет.

— Что случи… — хотел, было, спросить Степан.

— Бего-о-м! — взревел Антоний. — Пристрелю!

Семёна и Степана как ветром сдуло.

— Не шуми, — пробасил Прохор. — Толком можешь сказать, что…

— Пока не знаю, — Антоний осветил млешника. — Глянь сюда.

Всё тело Кашина, будто вывернутое наизнанку, было покрыто зеленоватой с прожелтью слизью и плотно, как в коконе, опутано тонкими непрерывно пульсирующими жилками синюшного цвета.

Из темноты донёсся сухой шорох обсыпавшейся известняковой породы.

Антоний и Прохор обернулись: в дальнем углу пещеры, привалившись к стене, голышом сидел щупленький мальчик небольшого росточка, на вид лет десяти, как две капли воды похожий на взрослого Хатха Банга:

— Мой просил, четыре часа не трогать.

— Хатха Банга?! — изумился Антоний. — Ты?

— Надо давай тепло млешник, — спокойно попросил чудесным образом уменьшившийся в размерах Хатха Банга. — Он замерзать, я буду не лечил. Мой надо час сидит… — голова ведуна мелко затряслась, и он уже совсем обессиленным голоском (как перед смертью) просипел: — Мой сильно холодно. Надо греть млешник. Нет тепло — мой умирал.

Прохор укутал Кашина и вернулся на место:

— Ты бы это, не трогал его пока, а то, не ровён час, череп прохудится…

«Не боись… — Антоний вспомнил о смертоносном для валгайских ведунов порошке, от которого у тех и лопались головы; тайком нащупал в кармане маленькую металлическую коробочку с остатками яда. — Всё под контролем…»

Хатха Банга перестал трясти головой, прикрыл веки и, свалившись набок, еле слышно прохрипел:

— Убирать свет мой глаза. Очень надо темно.

— Моя твоя понял, — Антоний выключил фонарь. — Чёрт нерусский… Слышь, Прохор Матвеевич? Кто они вообще такие?

— Не знаю, — тяжело выдохнул Прохор. — Ведун говорит, они всегда были.

К этому времени Кашин уже очнулся, и первое что ощутил — необыкновенная ясность мысли и бодрость духа, но ни что-либо увидеть, ни пошевелиться не мог: тела будто не было. В сознании звучали лишь два голоса: бас и мягкий, хрипловатый баритон.

— Выходит… ведуны до людей жили… — просипел баритон.

— Знамо дело, — отозвался глухой бас.

«Может, я уже умер? — всё больше и больше поражался непривычным ощущениям Кашин. — Интересно! Тела вроде нет. Точно! Нет! С ума сойти! Меня нет, а я думаю. Значит, душа есть? Очуметь!..»

— А мы-то когда народились? — захрипел ломкий баритон.

— После. Из млешников…

— Ну-ка, ну-ка, Прохор Матвеевич, если можно, здесь поподробней. Это что, официальная валгайская версия?

— А ты не нукай. Не взнуздал ещё.

— Не обижайся, Матвеич. Я ж не просто так. А то бьём друг дружку сотни лет… без счёта. А чего ради?

— Уж ты не знаешь.

— Ну, я ладно. А вот за что ты? Хоть убей, ума не приложу. Просвети. Может, я твою сторону приму. Что это за правда такая у валгаев, за которую живота не жалеют?

— Ведал бы, ни сидел тут с тобой.

— Ну, во что-то же ты верил… раньше?

— Верил.

— Ну?

— Чего ну?! Ну да ну, баранки гну… Одурачили нас. А мы такие же, как и все. Только вот бегаем, незнамо зачем.

— Почему же «незнамо»? Вот он, рядышком. Не счесть алмазов в каменной пещере или, как поэтично выразился один весёлый классик — пальмы, море, белый пароход. И всё в одном флаконе.

— Несерьёзный ты человек. Одни деньги на уме. А я разуметь хочу. Для чего это всё надо?

— И я хочу. Так ты же молчишь, как рыба об лёд.

— А о чём говорить-то?

— О нашем, кровном. Так сказать, в порядке обмена опытом. Надо же разобраться с этим… А то водят нас за нос. Тебя масоны, меня кинирийские ведуны. Может, этот млешак дороже стоит…

— Опять двадцать пять. Я ему о душе толкую, а он…

— Валгаи же не верят в загробную жизнь, — заурчал сиплый баритон. — Или я ошибаюсь? Чего там в ваших апокрифах… про млешаков? Кто они?