Анатолий Соболев - Март, последняя лыжня
- Название:Март, последняя лыжня
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Детская литература
- Год:1973
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Анатолий Соболев - Март, последняя лыжня краткое содержание
В книгу входят и другие рассказы.
Март, последняя лыжня - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Ах ты варнак! Ну завсегда так. Хворая ведь Полюшка-то, пожалел ба, — ворчала старуха. Она все же упрятала упрямые мальчишечьи ноги под одеяло, потрогала лоб девочки. — Спит, касаточка. Видать, полегчало. — Она кивнула на стену: — Его вот они.
С увеличенной фотокарточки смотрел паренек в фуражке с ромашкой за ремешком козырька. Веселые глаза, чуб набок. Совсем мальчишка.
— Хозяин был, — с уважением сказала старуха. — Старика-то давно у нас порешили, вот он за мужика в доме с тринадцати годков и остался. Перед финской женился. Рано женился-то, семнадцати годов. Сходил повоевал, вернулся живой, Клавдия ему двойню принесла, Полюшку вот да Ванятку.
Сонный внук успел уже выпростать из-под одеяла ноги и уложить их на сестренку. Старуха снова убрала их, сокрушенно вздохнула, продолжая прежнюю мысль:
— Только и пожили-то, что перед войной, повеселила жизнь маненько, опосля опять петлю накинула. Ой, да чо это я! Совсем умом тронулась. Напоить, поди-ка, вас надо.
Она принесла жбан. Мы никак не могли напиться душистого и вкусного напитка, пахнущего и медом, и воском, и хмелем, и березой одновременно.
— Что это за квас? — спросил я.
— Березовик, — отозвалась старуха. — На березовом соке замешан.
Она свернула козью ножку, прикурила от лампы.
— Не курите, примечаю.
Мы дружно кивнули.
— Ну и ладно. Не к чему отраву-то глотать. А я давно курю, как старика порешили, так и курю. ЧуднО небось — старуха самосад смолит?
Мы замялись.
— ЧуднО, знАмо. Через это меня и ведьмой кличут. И образина у меня удалась редкая, и курю вот. Как старика порешили, так и курю, — снова повторила она.
— А кто порешил? — осторожно спросил Семка.
— Люди, кто ж, — спокойно ответила старуха. — В тридцать третьем еще.
Застонала во сне Полюшка, старуха подошла к ней.
— Матери-то нету у них. Померла сношка в первый год как война началась. Семушку-то, сына моего, как объявили войну с немцем, так на второй день и забрали. А тут невдолге возьми да помри сноха на покров. Остудилась на переправе, коров гоняла сдавать на мясокомбинат, к вам, в город. Всего и хворала-то три дни. Вот и кукую теперя с двойней. А мне ить седьмой десяток под горку. И сердце заходится, и ноги опухают. За день-то так умаешься — к вечеру месту рад. До нонешнего лета все ждала, — старуха взглянула на фотокарточку сына, — все надеялась, господь помилует, воротится. А теперь и жданки кончились.
Она скорбно поджала губы, замолчала, вытирая стол ладонью.
— Похоронную получили? — тихо спросил Семка.
— Нет, — вздохнула старуха.
— A-а… почему тогда?..
— Получу.
— Не всех же убивают, — сказал я.
— ЗнАмо, не всех, — горько согласилась старуха. — Токо его-то убили. В сумке у почтальонши похоронка-то лежит. Две недели уж.
— Да откуда вы взяли? — пораженно глядел я на старуху.
С мудрой печалью подняла она глаза на меня.
— Вижу, касатик. Сердце у нее ласковое, а на личике-то все прописано. То, бывало, бегала, письма носила, когда были, а когда не было: «Пишут, скажет, ждите». Взгляд-то раскрытый. А теперь мимо торопится, глаза в сторону отводит, будто сама виновата. А я-то вижу — время оттягивает. Меня боится убить, сердечко-то пташечье еще. И на том спасибо, за жалость спасибо.
Глубоко затянулась дымом.
— Мы тут, бабы-то, почтальонов страсть как боимся. Как увидишь, так сердце и обомрет. Господи, думаешь, пронеси мимо, оборони, милостивец! Хоть бы не в наш двор! Ласточка, милочка, — молишь почтальоншу, — пройди мимо, пройди, желанная! Со взгляду уж видишь — несет. Еще только появится в деревне из району, а уж все бабы знают — несет. Сердцем чуют. Только кому несет — не знаем. Завернет к соседке, а ты слушаешь: что там? Выскочит простоволосая на крыльцо с ревом аль нет? Согрешишь иной раз со страху-то: «Хоть ба кому-нибудь, лишь ба не мне». А как увидишь, что выскочила баба да ударила в голос по убиенному, так еще хуже на сердце камень ляжет. Свет белый не мил. Теперь вот мой черед.
— Да вы что! — сказал я. — Просто вам кажется.
— А может, только ранен, — высказал догадку Семка.
— Кабы ранен, я б давно из ее рук весточку получила. Хоть и горькая известия, а все радостная — жив. А тут нет, и сердце ноет, будто заноза вонзилась. Вещует сердце. Вот и надо теперя выхаживать мне двойняток-то. Дура старая, сраму понатерпелась с горохом с этим, будь он неладный. Думаете, легко мне перед вами гляделками-то хлопать! Хоть и говорят: стыд не дым, а душу-то томит.
Шли мы от нее молча. Все так же неистово светила луна, и ночь была прекрасна.
— Вот ведь как бывает, — задумчиво сказал Семка.
— Заливает, — отозвался Вовка. — И про киселек, и про похоронную тоже.
— Ну, это ты брось, — возразил я.
— Да вы что, чокнулись! — закричал Вовка. — Бабка про какие-то предчувствия им поет, а они и уши развесили. Все это она сочинила, чтобы головы вам заморочить. Сторожа! Ее в контору тащить надо, а они квасок попивают да басни слушают. «Сердце вещует»! Дурачье!
— А ты чего, умный, сидел и тоже слушал? — наершился Семка.
— Думаешь, я ей поверил? Как бы не так, держи карман шире. А завтра я вам докажу, что никакой похоронки нет. Вы лучше скажите, что председателю говорить будем?
— Ничего не скажем, — ответил я.
— А-а, — протянул Вовка и даже присел, иронически разведя руками. — Жалеем старуху, и черт с ним, с государством! Так? Гуманизм проявляем. Пусть, значит, все воруют колхозное добро, а мы в сторонке, мы — гуманисты, мы людей любим, мы будем молчать! На обман идем?
Он долго тогда распинал нас на кресте. Я помню, Семка все наскакивал на Вовку и кричал, что существует обман ради спасения человека. Вовка отвечал, что все это ерунда. Обман есть обман, и нечего прикрывать его высокими фразами.
Мы были тогда юны, азартны, бескомпромиссны, у нас часто были споры о честности, о совести, о чести. И я тоже горячо доказывал, что человек не должен лгать ни при каких обстоятельствах, только тогда он может прямо глядеть людям в глаза. Впрочем, я и сейчас говорю это своим детям…
Что было потом? Потом Семка набил морду Вовке. На следующее утро девчонка-почтальонша привезла нам письма из дому. Она всегда приезжала верхом на сером мерине. На почтальонше была новая косынка, а голенастые ноги болтались в огромных мужичьих сапогах, густо смазанных дегтем. Как они не спадали с нее — оставалось загадкой. Мы все знали, что эта пятнадцатилетняя девчонка безответно влюблена в Вовку, самого красивого из нас, высокого, стройного и чернобрового. Тогда мы посмеивались над этим, а сейчас мне грустно. Ведь это была ее первая любовь, самая чистая, самая открытая. Как наивно хотела она понравиться, обратить на себя внимание. То завьет себе челку гвоздем, то ленту вплетет в свои русые косы, то платком чистым повяжется.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: