Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 08

Ищут ребята пропавших, беспокоятся, зовут.

Одного мальчика Вера послала связным в лагерь, чтобы предупредить, какая у них вышла история. Через некоторое время связной вернулся и сказал:

- Вера, а они уже все трое там. Я их сам видел…

Вернулся отряд в лагерь, и повстречались ему трое «пропавших». Те начали было рассказывать, будто заблудились в лесу, как-то потеряли дорогу и никак найти не могли. Но ведь правда всегда выйдет на свет. Иной раз даже по глазам видно, врет человек или говорит правду. А тут. и приметы ясные… У одного повязка была на ноге, врач утром бинтовал, а тут сразу видно, что сам перевязывал: верно, снимал, когда купался. У другого ольховая палка в руке, а такую палку нигде,.кроме как на берегу, не срежешь… У всех троих руки и ноги исцарапаны. Ясно, через овраг лезли, только там такие «ДЖУНГЛИ».

И зашёл тогда разговор о том, что же такой поступок значит? Велика ли беда, если трое пионеров побежали баз отряда купаться на речку? Неужто же не может человек искупаться, если ему захотелось? Это Сева стал так говорить.

- Неужели, - говорит он, - мы. кому-нибудь вред сделали своим купаньем или совершили что-нибудь дурное? Что вы нас все ругаете?

А Вера отвечает:

- Нет, мы вас не ругаем. Мы, если хотите, про вас даже и слова больше не скажем. Даже, и вспоминать не будем, как четыре часа по лесу искали и беспокоились. Только ответьте вы мне, пожалуйста, на один последний вопрос: может ли так быть, чтобы одних солнце текло сильней, чем других?

- Нет, конечно, - удивлённо отвечает Сева. - Какой странный вопрос!

- Конечно, странный! Я тоже так считаю, - говорит ему Вера. - Но как же это выходит, что всех солнце одинаково печёт, всем одинаково жарко, а купаться побежали трое? Что же им было жарче, чем всем, что ли?

Сева пожал плечами. Другие ребята тоже не сразу поняли, к чему клонится разговор. А Вера продолжает:

- Когда товарищи идут вместе, то всё вместе и переносят: холод, жару, голод, трудный путь, опасности. Все беды и горести, всё трудное, что встретится, делят поровну. Вот это и есть настоящие товарищи. А если при первой трудности бежит человек прочь, - значит, никакого чувства товарищества в нём нет, нет у него мысли о тех, с кем он вместе живёт, с кем вместе в одном строю стоит. И нельзя такого брать в серьёзный поход, там ведь и потруднее может быть испытание, и нельзя на такого надеяться ни в чём.

И все ребята согласились с Верой.

Валерий Вагранов

Учительница

В Сапожковской средней школе уже давно наступила пора летних каникул. Но если вы спросите, где преподаватель биологии Наталья Павловна Стаханова, вам очень редко ответят: «У себя дома». Вы услышите:

- Наталья Павловна? В походе.

- Наталья Павловна здесь, в школе. На втором этаже.

По железным ступенькам подниметесь на второй этаж, пройдёте по коридору направо и попадёте в комнату… Позвольте, да это же музей, самый настоящий музей!

На стенах развешаны рисунки, портреты, схемы и карты. Из застеклённых шкафов выглядывают чучела всевозможных птиц. В аквариуме шевелит усами ленивый сом, предприимчивый ёжив тычется остреньким носом в кадку с цветком, а на столах, стульях и даже на подоконнике - бесчисленные гербарии, коллекции, альбомы…

Наталья Павловна - маленькая худощавая женщина. У неё бледное, задумчивое лицо. Посеребрённые сединой волосы собраны умом на затылке. Из-за очков глядят внимательные и умные глаза.

О Сапожковском районе она говорит с увлечением и так горячо, как только могут говорить люди, по-настоящему любящие свой край. Это и понятно! Ведь Наталья Павловна своими ногами исходила почти весь район, своими глазами видела его реки, поля, зелёные дубравы и овраги, своими руками собрала всё то, что находится в музее. Правда, Наталья Павловна - совсем особенный краевед: у неё сто шестьдесят глаз, сто шестьдесят рук и сто шестьдесят ног. В созданном ею школьном краеведческом кружке восемьдесят боевых и любознательных ребят - верных помощников учительницы.

Официально кружок существует семь лет - с 1947 года, но его история восходит к тем далёким временам, когда Рязанскую область называли губернией, Сапожковский район - уездом, а Наталья Павловна Стаханова звалась ещё попросту Наташей, заплетала волосы в косички, ходила в школу, - словом, было ей от роду двенадцать лет.

Старый доктор

…Однажды к домику наташиного отца Павла Петровича Стаханова прискакал на взмыленном коне гонец из села Можары.

- Их сиятельство захворали, господин доктор. Вас велели позвать…

Павел Петрович поморщился:

- Небось, опять объелся?

- Перекушали-с, - деликатно подтвердил гонец.

Спустя некоторое время земский врач уже был в усадьбе князя Щетинина.

- Интересно! Оч-чень интересно!

Но это относилось совсем не к князю и не к его пустяковой болезни. В руках Павла Петровича находился пергаментный свиток, чудом сохранившийся у князя от прапропрадеда, саложковского воеводы. Заглавная строка свитка начиналась словами: «Дело гнилой берёзы…»

…В старые времена рядом с землями сапожковских крестьян лежали земли князей Долгоруких. Их разделяла межа, а на меже, словно на границе двух государств, стоял берёзовый столб.

Шло время. Столб прогнил. И вот однажды он рухнул. Воспользовавшись этим, князья ночью захватили сапожвовские земли и приказали распахать межу. Это был самый настоящий грабёж! Крестьяне решили искать защиту в суде.

Так возникло «дело гнилой берёзы». Оно тянулось целое столетие, и на последнее судебное разбирательство документы пришлось доставлять на двадцати восьми подводах. Но закон защищал тех, кто богаче; крестьяне остались ни с чем.

И тогда в деревне Коровино зазвучал набат. Мужики вооружались вилами и топорами, а князья Долгорукие спешно вызывали войска. На следующий день усмирённые «бунтовщики» были построены перед ощетинившейся штыками шеренгой солдат. Дробно бил барабан, тонким голосом выкрикивал поручик:

- Первый, второй, третий, четвёртый… Выходи-и-и! Первый, второй, третий, четвёртый… Выходи-и-и!

Пороли каждого пятого…

Так закончилось «дело гнилой берёзы», о котором поведал Павлу Петровичу пожелтевший от времени свиток. Всю обратную дорогу доктор молчал в раздумье. У реки Пожвы валили леса. Лесорубы кричали: «Берегись!» - и вековые дубы печально склонились к реке, словно жалели её, обречённую на высыхание и гибель.