Журнал «Пионер» - Пионер, 1951 № 10

- Уж не знаю, как, - замялась она. - В горнице у меня какой-то начальник стоит. Да и углей нет. Разве что лучиной?

- Эка беда - начальник! - возразил Бумбараш. - Что мне горница, я попью и на кух-

не. А лучину наколоть долго ли? Это я и сам могу.

- Уж не знаю как, - оглядывая с ног до головы грязного Бумбараша, всё ещё колебалась баба. - Да ты, поди, и про сахар не врёшь ли?

- Я вру? - доставая из сумки пригоршню сахару, возмутился Бумбараш. - Моя королева, внакладку пить будем!

Рябая баба рассмеялась и пошла за самоваром.

Вскоре нашлись и тёплая варёная картошка, и хлеб, и молоко… Бумбараш позавтракал, напился чаю и почувствовал, что его клонит ко сну.

В самом деле, всю ночь, мокрый и грязный, он был на ногах, заснул у стога сена только под утро и спал мало.

Торопиться было некуда.

«Дай-ка я посплю, - решил он. - А пока посплю, пусть баба выстирает гимнастёрку и брюки. Хоть к дядьке приду человек человеком. Да пускай заодно и воротник у шинели иглой прихватит».

Он пообещал бабе десять кусков сахару, и она показала ему во дворе плетёную клетушку с сеном.

- Тут и спи, - сказала она. - А в чём ты спать будешь? Нагишом, что ли?

- Давай поищи чего-нибудь из старья мужниного. Спать - не на свадьбу.

Баба покачала головой. Долго рылась она в чулане. Наконец достала такую рванину, что, разглядывая её на свет, и сама остановилась в раздумье.

- Уж не знаю, чего тебе. Разве вот это?

- Не нашла лучше! Пожадничала… - пробурчал Бумбараш, напяливая на себя штаны и пиджак, до того изодранные, излохмаченные, что годились бы разве только на огородное пугало.

- Экий ты стал красавец! - забирая одежду, рассмеялась баба. - Ложись скорей, а то вон начальник идет. Глянет да испугается.

Спал Бумбараш долго. Когда он проснулся, то во дворе рябой бабы уже не было. Рядом с клетушкой, у скамьи под яблоней, разговаривали двое - командир и мальчишка.

- Дурак ты был, дураком и остался, - со сдержанной досадой говорил командир, - Ну, и зачем ты приколотил флаг? Вот прикажу сейчас красноармейцам, чтобы достали и сняли.

- Разве же кто долезет? - усмехнулся мальчишка. - Да им в жизнь никому не долезть! Там наверху сучья хрупкие. Как брякнется, так и не встанет.

- Это уж не твоя забота. Раз я прикажу, значит, достанут. Ну что ты тут вертишься? Добро бы какой сирота был. Иди домой! Ты думаешь, у нас всё гулянки? Вот пойдут бои, на что ты нам тогда сдался?

- Вот ещё! Дали бы мне винтовку, и я бы с вами. Я смелый! Спросите у Пашки из третьего взвода. Он говорит: «Дай-ка я над твоей головой раза три из винтовки бахну - сразу штаны станут мокрые». А я говорю: «Хоть все пять пожалуй!» Стал я у стенки. Он раз - бабах! Два, три! А я стоял и даже не моргнул глазом.

- Я вот ему покажу! - рассердился командир. - Я ему дам штук пять не в очередь! Тоже, балда, нашёл дело!

- Наврал я про Пашку, - помолчав немного, ответил мальчуган. - Это я вас хотел раззадорить. Думаю: «Может, разойдётся». «Ах, - скажет, - была не была, давай приму»:

- Куда приму?

- Известно, куда. К вам в отряд.

- Опять «на колу мочала, начинай сначала». Меня твоя мать о чём просила? «Гоните, - говорит, - его прочь, пусть лучше делом займётся, а не шатаньем, как безродный».

- Так ведь она же глупая, товарищ командир! Разве же её переслушаешь?

- Это ты на родную мать-то… глупая? Хорош гусь! Пошёл с моих глаз долой! Слушать тебя - и то противно.

- Конечно, глупая, - упрямо повторил мальчуган. - Недавно зашёл к нам на квартиру какой-то комиссар, что ли, а с ним девка с бумагами. «Сколько, - опрашивает он, - детей? Да кто был муж? Да сколько денег получаешь?» А она стоит и трясётся. Я ей говорю: «Мама, ты чего трясёшься? Это же советский». Всё равно трясётся. А чего бояться! Вот вы, например, начальник, однако же я стою и не боюсь.

- Послушай, ты, - помолчав немного, спросил командир, - как тебя зовут?

- Иртыш, - подсказал мальчик.

- Постой, почему же это Иртыш? Тебя как будто бы Иваном звали… Ванькой…

- То поп назвал, - усмехнулся мальчишка. - А теперь не надо. Ванька! И названье-то какое-то сопленосое. Иртыш лучше!

- Ну ладно, пусть Иртыш. Так вот что, Иртыш Весёлая голова, в отряд я тебя всё равно не возьму. А вот если хочешь сослужить нам службу, я тебе дам пакет. Беги ты назад в Россошанск и передай его там военному комиссару.

- Да вы, поди, там напишете какую-нибудь ерунду, так только, чтобы от меня отделаться, - усомнился Иртыш. - А я и помчусь, как дурак, язык высунувши.

- Вот провалиться мне на этом месте, что не ерунду, - побожился командир. - Так, значит, сделаешь?

- Ладно, - согласился Иртыш. - Только, если обманете, я вас всё равно найду. Стыдить буду…

…С пакетом за пазухой, с ременной нагайкой, которую он нашёл близ дороги, Иртыш Весёлая голова, как назвал его командир, смело держал путь на Россошанск.

В кармане его широких штанов бренчали три винтовочных патрона и пустая обойма от большого браунинга. Но самого оружия у Иртыша - увы! - не было.

Даже по ночам снились ему боевые трёхлинейки, воронёные японские «арисака», широкоствольные, как пушки, итальянские «гра», неуклюжие, но дальнобойные американские «винчестеры», бесшумно скользящие затвором, и даже скромные однозарядные берданы. Все они стояли перед ним грозным, но покорным ему строем, нетерпеливо ожидая, на какой из них он остановит свой выбор.

Но, минуя все остальные, он уверенно подходил к русской драгунке. Она не так тяжела, как винтовки пехоты, но и не так слаба, как кавалерийский карабин. Раз, два!… К бою… готовься!

Иртыш перескочил канаву и напрямик через картофельное поле вышел в деревеньку, от которой до Россошанска оставалось ещё вёрст пятнадцать. Здесь, надо было ночевать.

Он постучался в первую попавшуюся избу. Ему отворила красивая черноволосая, чуть постарше его, девчонка с опухшими от слёз глазами.

- Хозяева дома? - спросил Иртыш таким тоном, как будто у него было важное дело.

- Я хозяйка, - сердито ответила девчонка. - Куда же ты лезешь?

- Здравствуй, коли ты хозяйка! Переночевать можно?

- Кого бог принёс? - раздался дребезжащий голос, и дряхлая, подслеповатая старушка высунула с печки голову.

- Да вот какой-то туг… переночевать просится.

- Заходи, батюшка! Заходи, милостивый! - жалобным голосом взвыла старуха. - Валька, подай прохожему табуретку. Ох, и беда у нас, батюшка!… Садись, дорогой, разве места жалко…

- Дак он же ещё мальчишка! - огрызнулась на старушку обиженная Валька. - Ты глаза сначала протри, а то… батюшка да батюшка! Вон табуретка, сам сядет!

Но старуха была, очевидно, не только подслеповата, но и глуховата, потому что она не обратила никакого внимания на валькину поправку и продолжала рассказывать про своё горе. А горе было такое: её сын - отец Вальки - поехал ещё позавчера в Россошанск на базар купить соли и мыла и по сию пору домой не вернулся. На базаре односельчане его видели. Видели в чайной незадолго до вечера. Однако куда он потом провалился, никто не знал, а время было кругом неспокойное. Дороги опасные. Вот почему бабка на печи охала, а у Вальки были заплаканные глаза.