Журнал «Пионер» - Пионер, 1951 № 07

Скоро у него на широком листе лопуха лежал десяток жирных червей.

- Молодец! - похвалил дед. - Значит, сам дошёл, догадался. Ловить червей с фонарём лучше, чем искать в земле. Они выползают ночью понежиться на воздухе и называются выползками. Такой червь - лучшая насадка для сома или леща. Если бы нам с тобой живцов немного, тогда завтра лови, что хочешь!

Дед ещё спал, когда Стёпа взял намётку и отправился бродить по реке под кустами. Но поймать живцов в светлой воде не удалось.

«Сбегаю-ка я на озеро», - решил мальчик и отправился через берёзовую рощу к лесному озерку.

До чего же хорошо было на рассвете в лесу!

Соловьи пели без умолку, один краше другого. Дед Артём рассказывал Стёпе, что это поют самцы, пока самочка сидит в гнезде и высиживает птенцов. Недолга красивая песня соловья, она длится не больше месяца, зато звучит почти круглые сутки; не слыхать её только в самые жаркие часы дня. А поднимутся птенцы на крыло, научатся добывать корм, и замолкнет соловушка, а потом раньше, других птиц улетит за тридевять земель, в тропические страны, в сердце Африки.

С соловьями всюду соревновались, спорили дрозды. Ух, какие они мастера дурачить несведущих людей! Так поют, что заслушаешься - соловьи, да и только! Разливаются на все лады, щёлкают, захлёбываются, но нет в их трелях соловьиной красоты. И хоть здорово у дрозда получается, только Стёпу не обмануть: он всегда отличит соловья от дрозда!

Легко идти в утренней прохладе, и давно бы показалось озеро, да уж очень много всяких соблазнов по дороге: белые тюльпанчики ландыша в яркой зелени листьев, жёлтые колпачки баранчиков на вкусных мохнатых былочках, первая сыроежка, словно сама удивившаяся тому, что так рано вылезла из земли, зелёные ещё ягоды земляники. Разве пройдёшь мимо них? Скоро земляника начнёт румяниться, наливаться сладким соком. Стёпа нагнулся, поглядел. «Погожу дней десять, возьму лукошко - и айда на вырубку!»

Солнце встало, надо было поторапливаться.

Проснулись и глянули в озеро стройные сосенки в зелёных шапочках и берёзки в белых кофточках с чёрными крапинками. Их тени далеко падали на воду, и казалось, что каждое деревцо имеет под водой ещё один длинный ствол и красивую крону.

Озеро лежало в торфяных берегах, и вода в нём была похожа на вчерашний чай. Она стала чёрной, как только Стёпа сполз с берега и пошёл по дну.

Скоро в намётке заплескались пузатенькие серебристые и золотистые рыбки.

Наловив живцов, Стёпа пошёл домой, осторожно придерживая ведро, чтобы не расплескать воду.

- Вот сколько карасиков! - важно сказал он, подавая ведро деду.

Артём Петрович посмотрел на живцов, ухмыльнулся, в бороду, и ехал вылавливать и опускать, в другое ведро серебристых рыбок.

- Это мне, а золотые рыбки останутся тебе. Ладно?

- Ладно.

- Удружил ты. мне с живцами, доставлю и я тебе радость: подарю удочку, - сказал дед и протянул. Стёпе, удилище, на которое юный рыболов не раз поглядывал с завистью.

Стёпины удочки были хуже, хотя вырезал, он для них самые гибкие и прямые стволы, орешника, привязывал их тонким концом, к стропилам в сарае, а к комлю подвешивал большой кирпич, чтобы, они вытянулись и не покоробились. Но такой гибкой и лёгкой удочки Стёпе, сделать не удавалось.

День прошёл в разных хлопотах по хозяйству, а перед вечером дед Артём сел с внуком в лодку, вывел её под плотину, причалил кормой к старой свае и сказал:

- Наденем по живцу. Поглядывай, как я буду ловить, у меня возьмёт скорее.

Минут через пятнадцать удилище у деда Артёма дрогнуло, согнулось, леса пошла в сторону, и в лодке закувыркался и забил хвостом - небольшой судачок.

Дед положил рыбу в корзину и тихо проговорил:

- Что я тебе сказывал? Раз - и готово! Поклёвку не прозевай!

Но Стёпа не мог прозевать: у него рыба не брала. А дед покуривал да ловил. Мальчик готов был заплакать от обиды.

- Без дела сидеть нечего, - сказал Артём Петрович. - Снимай мою рыбу с крючка и бросай в корзину.

Стало темнеть.

- Ну, что ж, на сегодня хватит. Мы ведь с тобой не жадные, - сказал Артём Петрович, отвязывая лодку.

Узкий месяц висел в тёмном небе. За кормой бежала спокойная волна. В лесу затих последний дрозд, и только соловьи пели свои задушевные песни. Летучие мыши беззвучно гонялись за комарами, чуть не задевая Стёпу крыльями.

Но Стёпа смотрел на всё равнодушно.

Не говоря ни слова, он выпрыгнул из лодки. И ужинал молча.

- Что ж ты нос повесил? Проживёшь с моё, голова, многому научишься. А сейчас я так скажу: плохи твои живцы.

- Вот уж не плохи! Красивей твоих, золотистые да бойкие!

- Не всё золото, что блестит.

Утром всё повторилось снова: дед вытаскивал рыбу, а Стёпа со вздохом снимал её с крючка и скидывал в корзину.

- Давай поменяем живцов, - предложил Артём Петрович.

И как только Стёпа надел толстопузого серебряного карасика, рыба стала клевать на его удочку, а у деда поплавок даже не вздрогнул ни разу. Старик молча курил козью ножку, глядел на посветлевшее лицо внука - и подхватывал его рыбу большим сачком.

Один раз взяла такая рыба, что удочка вылетела у Стёпы из рук, да и сам рыболов едва не вывалился из лодки. Дед подхватил удочку, на лету, но леска не выдержала и лопнула со звоном.

- Понял теперь? - спросил дед.

- Дело в живцах, а что дальше, не знаю.

- Так и быть, объясню. Наловил ты в озере серебристых карасиков и золотистых линьков. Карасики - отличные живцы, на нашей реке их любая хищная рыба так и хватает. А линьков никто не трогает. Они в реке, как за каменной стеной. Мне один рыбак говорил, что раненая рыба всегда старается возле линя потереться, его слизь будто бы имеет целебные свойства, но на вкус противна. Побыть по соседству с линьком приятно, а чтоб съесть его, - это ни-ни-ни! Вот и живёт он в довольстве, пузо наедает, спит в иле полгода. И никто ему не страшен, кроме какой-нибудь прожорливой птицы да человека.

- Значит, недаром говорится: век живи, век учись, - улыбнулся Стёпа.

- Вот, вот! Глядишь кое-чему и научишься. А линьков надо выпустить.

Стёпа глянул на деда, улыбнулся и перевернул своё ведро. Речные санитары золотыми -брызгами рассыпались в светлой воде.

- * -

Ираклий Андроников

В 1837 году за смелые, гневные стихи на смерть Пушкина правительство Николая I отправило Лермонтова в ссылку на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк. Полк квартировал в Грузии, в кахетинском селении Караагач, в ста верстах от Тбилиси, нёс охрану «тордонной линий» и отражал частые набеги лезгин.