Журнал «Пионер» - Пионер, 1951 № 02

Цзун-Цзунгу сделала ещё один, шаг, и страшный вопль разорвал тишину. Плётка из высушенных воловьих жил резнула девочку по лицу.

- Ты что, гулять сюда пришла? Молчать! Но в тот миг, когда надсмотрщик вторично замахнулся на Цзун-Цзунгу, Шао Янь бросился к нему и схватил его за руку.

- Не смей, не смей бить! - хриплым от волнения голосом выкрикивал мальчик. - Не смей! Я не дам бить, слышишь?

Неожиданное вмешательство Шао Яня сбило надсмотрщика с толку. Ещё никто никогда не осмеливался так разговаривать с ним. А Шао Янь был у него на хорошем счету: он один из всех детей работал за плату и был уже опытным работником, потому надсмотрщик сделал его старшим.

Надсмотрщик отступил, остановился на пороге, прошипел что-то непонятное и злобное и побежал к помещичьему дому.

- Что же теперь будет, что теперь будет? - шептала Сю Ли.

Шао Янь жил вместе со своей бабушкой. Мать Шао Яня умерла, когда он только родился, а отец и двое старших братьев ушли из дома, едва Шао Яню минул второй год.

Это случилось в 1938 году. Через Лицзян проходил один из отрядов будущей Народно-освободительной армии.

Уже много времени прошло с того осеннего вечера, но всегда перед глазами бабушки Гуан - проводы сына и внуков. Только сели ужинать, поднимался пар над похлёбкой, налитой в миску. Подталкивая друг друга плечами, братья подсаживались поближе к отцу, когда неожиданно в дверь кто-то уверенно постучал.

Бабушка Гуан прислушалась. Стук повторился дважды. Сын её, отец Шао Яня, отодвинул миску, поднялся, отложил в сторону куайцзы 1 и сказал: [1 Куайцзы - палочки для еды, которые заменяют в Китае ложки и вилки.]

- Пора!

Внуки как-то сразу вдруг стали серьёзными, и тогда впервые бабушка Гуан почувствовала, что они уже выросли, стали взрослыми, и поняла: старческими руками не удержать их дома. Поняла: не доглядела, затаили дети от неё какую-то сторону своей жизни.

- Мамочка, мы идём с походом… На Север… Для всех идём, мама! Для всех! - говорил на прощанье сын.

За дверью с красным фонариком в руках стоял незнакомый человек. Бабушке Гуан не было видно его лица. Он высоко поднял фонарик над головой и вышел со двора.

Осветив листья дерева молифа, горячий отсвет красного огня пропал в темноте.

Опустела фанза. Спал на бабушкиных руках маленький Шао.

«Для всех, - думала бабушка Гуан, - сын и внуки ушли для всех!» Она не могла понять: как это для всех? Не могла понять: как сын, её любимый сын, ласковый, заботливый, покидает своего маленького сына, идёт куда глаза глядят? Почему он думает обо всех и забыл о ней, о старой Гуан? Как мог он оставить фанзу, оставить полтора му земли, бросить на её руки маленького Шао?…

При одном воспоминании о далёкой дороге на север у бабушки начинала кружиться голова: ноги у бабушки, по старинному обычаю, в раннем детстве были туго-натуго забинтованы бинтами и на всю жизнь остались крохотными и слабыми, как у пятилетней девочки. Ходила бабушка, переваливаясь с боку на бок, по-утиному, мелкими, неуверенными шажками.

- Такую даль пройти надо, - горевала бабушка, вспоминая своего сына и внуков, - такую даль! Мне за село трудно выйти, а они на далёкий Север пошли!

И думала, что это за Север такой и почему разговаривают о нём шёпотом.

Бабушка Гуан должна была заменить Шао и отца и мать. Она, как могла, скрашивала мальчику жизнь: ласковым словом и нежностью, лишней мисочкой жиденькой похлёбки, сказками. Сказки Шао Янь любил слушать и рассказывал сам, за это уважали его все, даже самые сильные мальчики Лицзяна. Шао Янь никого и ничего не боялся, любил меряться силой и всегда ходил со свежими и заживающими царапинами: не мог успокоиться до тех пор, пока не побеждал своего противника если не силой, так хитростью.

От того, что часто приходилось бороться с мальчиками лбами, на лбу у Шао Яня появился даже какой-то нарост. Мальчик трогал его рукой и задумчиво говорил:

- Рога растут… или мозоль такой… Впрочем, он не беспокоился: у японского солдата, завезшего в Лицзян этот способ борьбы, на лбу как будто камень образовался: так затвердел его лоб.

Бабушка вырастила мальчика, выкормила, и теперь они жили в маленькой фанзе на одной из окраин села Лицзян. Шао Янь работал у помещика Чена, зарабатывая кое-что на пропитание, а бабушка шила из материи тапочки - се. Весь бедный люд села покупал у бабушки се. Она делала их на совесть, двух пар хватало человеку на год; такие прочные! Верх бабушка шила, сложив материю в три слоя и прошив её самой толстой ниткой, а на подмётку не жалела пятна-дцати слоев ткани. К тому же каждый мог подшить себе ещё одну подмётку из собственного материала.

Шао Яню работать приходилось много. Трудиться он начал с трёх лет. Трёхлетию малышей Чен - самый богатый из лицзян-ских помещиков - нанимал за еду растирать табачные листья. Под плетёной из лозы крышей, похожей на огромную, перевёрнутую вверх дном корзину, работали малыши. Связки табачных листьев сохли на вбитых в землю столбах. Жёлтые сухие листья лежали кучами на земле. В воздухе под навесом носились золотые пылинки, от них у детей краснели глаза. Трудно было дышать, дети часто чихали.

У Шао Яня остались в памяти от тег дней только огромные листья, которые хрустели, крошились в руках, и воспоминание: утром и вечером за работу дадут поесть -дважды в день гаоляновая похлёбка.

Шести лег Шао Янь заработал первую мерку проса. У мальчика не было сумки -пересыпать заработанное. Он снял с себя рубашечку, связал рукава. Проса было немного, но оно было драгоценностью для Шао Яня. Он обегал всё село, похвалился и перед взрослыми и перед однолетками, и нужно было видеть сияющие счастьем его глаза, когда он давал кому-нибудь из мальчиков подержать просо.

- Смотри, не рассыпь у меня! - предупреждал он сурово.

Бабушка Гуан, со двора заметив внука, вышла встретить его.

- Бабушка! - ещё издали кричал Шао Янь. - Посмотрите! - и делал вид, будто ему очень тяжело нести.

Бабушка Гуан только вздохнула да подумала: если бы мать, если бы отец увидели Шао Яня в эту минуту!

Когда Шао Яню исполнилось семь лет, Чен нанял его перебирать рис и заплатил ему полмешка риса за целый год работы: мальчик трудился с рассвета до темноты, с восхода солнца до глубокой ночи. С восьми лет он был носильщиком, пахарем, он сажал и полол вместе с женщинами овощи, чистил на кухне посуду, ухаживал за деревьями в саду, носил воду, стирал на речке одеяла помещика, копал оросительные канавы в поле, подметал двор. Он выполнял всевозможные работы наравне со взрослыми, но получал гораздо меньше. Расплатившись со взрослыми работниками, надсмотрщик Чена начинал расчёт с детьми. Делалось это так: если малыш был надсмотрщику по пояс, то он получал половину платы взрослого, если ниже, - третью часть. Надсмотрщик был высокого роста, и редко кто-нибудь из девочек и мальчиков приходился ему по пояс. Шао Янь, едва достигавший надсмотрщику до живота, получал третью часть того, что ему следовало.