Эсмира Исмаилова - На берегах Босфора [Стамбул в рецептах, историях и криках чаек] [litres]

– Как тебе так просто дается турецкий? – Дип выглядел обескураженным, потому что на работе каждый сотрудник считал своим долгом как бы между прочим предупредить, что за турецкий даже не стоит браться: он слишком сложен и оригинален. Оставалось только улыбнуться, ведь мной давно был раскрыт секрет «сложнейшего» языка. В это, конечно, сложно поверить, но, когда я поделилась с Дипом своими наблюдениями, через неделю он уже с видом эксперта дегустировал оливковое масло на органическом базаре, щелкая пальцами и выкрикивая одобрительно: «Çok gözel!» [41] Очень хорошо! ( тур .)

Итак, главное правило, которое я вывела:

Турецкий очень похож на французский! За одним исключением: он проще. Не нужно запоминать тысячи артиклей, потому что их в нем попросту нет.

Главное, что нужно знать, так это то, что ударение всегда ставится исключительно на последний слог. Кажется, мелочь, но в изучении языка осознание этого – уже полдела. O-la-la!

Если вы не знаете какое-то слово по-турецки, используйте аналог из французского языка – и вас непременно поймут. Конечно, для этого нужно знать французский, но… уверена, в определенном объеме (а больше и не нужно) им может овладеть каждый. Сложно поверить, но это истинная правда, имеющая вполне научное объяснение.

Почти сто лет назад, а именно в 1923 году, сразу после создания Турецкой Республики, было принято решение провести языковую реформу. Турция всеми мыслимыми и немыслимыми способами стремилась на Запад, подражая ему во всем. Горожан переодели в двубортные пиджаки и фетровые шляпы, приталенные платья и меховые манто. Появились каблуки и изысканные ридикюли, в которые новоиспеченные кокетки прятали ароматные пудры и яркие помады, придававшие их лицам роковую красоту.

С улиц постепенно исчезали мудрые дервиши древнейших орденов, которые столетиями тихо, полушепотом проповедовали во дворах старых районов Стамбула. Это произошло так быстро, что почти никто не смог толком вспомнить, когда видел в последний раз головокружительные танцы этих миролюбивых аскетов. Без них опустел город, ушло в небытие все то, что привлекало столетиями европейцев, толпами бродивших по шумным улицам падшего когда-то Константинополя, которые с замиранием сердца вслушивались в звонкую перебранку женщин за толстыми стенами гаремов. Так ушли традиции, которые нигде и никогда не суждено было возродить.

Владелец нашей квартиры, профессор старейшего Стамбульского университета, прежде чем подписать договор аренды, долго рассказывал, что раньше в городе все было иначе. В его глазах читались грусть и безысходность от утраченного, и, если бы не вечно спешащая риелтор Ешим-ханым, он мог бы пробудить подобные чувства и во мне, хотя я никогда не видела того, о чем он говорил.

– Когда я был маленьким, мы с мальчишками бегали на старые кладбища в самом центре города. Увитые виноградниками, засаженные высокими кипарисами, они были нашим пристанищем и никогда не вызывали дурных мыслей. Это было старейшей традицией… Потом все захоронения перенесли куда-то за город, и мы остались будто бы без дома. С кладбищами ушло очарование стамбульских площадей…

Тогда было сложно понять седовласого преподавателя истории, скучавшего по надгробиям, но спустя время, научившись думать так, как принято это делать здесь, я поняла, о какой утрате говорил этот человек. В начале прошлого века исчез и арабский шрифт с его невероятной художественной каллиграфией, а на его место пришел сдержанный и строгий ряд из двадцати девяти латинских букв. Персидско-арабскую лексику запретили, и вот тогда очарование тюркской речи разбавили не менее очаровательные французские слова, которые прижились настолько, что сегодня без них ни один стамбулец и двух минут не продержится.

Дип выслушал меня, однако по его неуверенному взгляду я понимала, что ему нужны доказательства. Я победно раскрыла перед ним составленный мной разлинованный словарик, исписанный мелким почерком.

И так половина тетради… Конечно, это вовсе не означало, что в турецком языке не было тюркских слов, напротив, их было превеликое множество. Однако так получалось, что, используя вполне международную лексику, можно было неплохо изъясняться с соседями по дому во время выгула их голосистых шпицей, а также с веселыми лавочниками, которые были в восторге от моего обворожительного акцента.

Рано утром я отправилась на пробежку. Еще издали мне бросилась в глаза странная сценка, которая заставила замедлить шаг. На улице Abide Hurriyet Caddesi – там, где она вплотную примыкает к угловому кафе при отеле Le Mirage, продавец апельсинов активно жестикулировал и махал руками кому-то вверху. Я задрала голову: с последнего этажа на веревке рыжеволосая старушка медленно спускала корзинку.

– Быстрее, быстрее! – кричал нетерпеливый парень, нервно поглядывая на часы. Тележку, груженную апельсинами, он придерживал ногой, она же так и норовила умчаться по крутому тротуару вниз. Несмотря на недовольные выкрики молодого человека, бабуля не спешила. Несколько голов выглянули из окон этажами ниже и начали наперебой расспрашивать продавца, почем апельсины.

Наконец, корзинка была у самой земли. Вместо апельсинов паренек наполнил ее кожурой, которая обычно остается после выдавливания сока. Я тут же вспомнила, как много раз замечала сбыт этого сомнительно товара, который должен идти на выброс, только на этот раз решила удовлетворить свое любопытство – тем более теперь я знала, как будет звучать вопрос по-турецки. Слово «портакал» мне безумно нравилось, хотя и пришло не из французского, а португальского, который я знала весьма посредственно.

– Зачем вы продаете кожуру? – спросила я у спешившего продавца.

– Что она там говорит? – послышался голос старушки сверху.

Продавец поднял несколько упавших оранжевых пожеванных половинок и крикнул:

– Спрашивает, зачем вам нужны корки.

– Скажи ей, что у меня спрашивать надо: я ведь покупаю!

– Она говорит, – начал было передавать слова старушки парень, но я его остановила, так как все прекрасно поняла сама.

Слегка смущенная вниманием покупательницы сверху, я уже собралась продолжить пробежку мимо католического кладбища, полного фамильных склепов еще константинопольской эпохи. До него было рукой подать. Кроме того, сегодня была смена весьма сговорчивого смотрителя, который с радостью пускал меня побродить по тенистым аллеям, скрывающим невероятной красоты мраморные изваяния, венчающие древние надгробия византийских христиан. Наверное, когда-нибудь здесь похоронят мою соседку фанариотку Айше, но я никогда ее об этом не спрашивала. И стоило мне направиться прочь, как громкоголосая старушка принялась кричать так, чтобы я непременно ее услышала: