Эсмира Исмаилова - На берегах Босфора [Стамбул в рецептах, историях и криках чаек] [litres]

К моменту раскатывания теста мои домашние потихоньку начинают подтягиваться. Мы дружно усаживаемся за круглым столом и, болтая о смешных глупостях, принимаемся за лепку. Каждый лепит как может. Я люблю классическую форму пельмешек из полукруга с соединенными уголками. Но в Стамбуле манты лепят иначе. Пласт теста разрезают на крохотные квадратики, уголки которых соединяют вместе, после чего проходятся пальцами по сторонам – получаются очаровательные крестики.

Казалось бы, никакой существенной разницы между мантами и привычными пельменями нет, но кое-что превращает турецкий аналог в совершенно незабываемое блюдо. Я говорю о соусах, которыми обильно поливаются манты прямо перед подачей.

Первый соус, конечно же, йогуртовый, потому что в Турции, как я уже говорила, всё без исключения едят с этим продуктом. Его нужно слегка посолить, подсластить, выдавить пару зубчиков чеснока – и соус готов! Второй – это редкое открытие, которым я не перестаю восхищаться до сих пор. В сотейнике на небольшом огне растапливаю несколько столовых ложек сливочного масла. Как только оно приятно зашипит, забрасываю сухую мяту, чуть меньше паприки, немного порошка или хлопьев перца чили. Завершаю все щепоткой соли и сахара. Душистое облако поднимается над плитой, обволакивая меня дурманящими парами. Я быстро раскладываю шумовкой горячие манты, поливаю их йогуртом и сверху выкладываю несколько ложек обжигающего соуса цвета багряного заката. Мы дружно принимаемся за еду, бросая друг на друга восхищенные взгляды.

Так часто проходят спокойные обеденные часы в Стамбуле, раззадоренном скупым осенним солнцем.

Улицы пустеют, собирая проголодавшихся горожан в крохотных кафе, запрятанных в тупиках кривых переулков;

на многолюдных фуд-кортах широких площадей, где гул туристов заглушает шум прибоя разгоряченного моря; на террасах каменных домов, все еще увитых божественной бугенвиллией, где в тени ее ярких соцветий можно вдоволь насладиться долгим домашним обедом, который тянется вплоть до вечернего бриза, сообщающего стамбульцам, что ужин не за горами…

Я изредка навещала великолепную Тукче-ханым, которая заговорщицки сообщала мне светские сплетни пятидесятилетней давности, и я уже практически чувствовала себя свидетельницей роскошных свадеб, громких адюльтеров и трагических разводов в Стамбуле первой половины XX века. Мы часами копались в пожелтевших газетных вырезках, которые она тщательно хранила в ящике своего комода шинуазри. Все они пестрели гламурными фотографиями разодетых по последнему слову моды элегантных дам и лощеных кавалеров. И всегда в заголовках, громких интервью и крохотных заметках неизменно фигурировало уже хорошо знакомое мне имя Мустафы Кемаля – Ататюрк.

Забавно, что именно он наказал туркам взять фамилии, и каждый волен был придумать себе такую, какая придется по душе.

Поэтому в Турции не встретишь Пупкиных и Сморчковых, а все сплошь Арслан – «лев», Бозкурт – «серый волк», Инан – «закон и вера», Адывар – «тот, у кого есть имя», Гекчен – «приходящая с неба», как у одной из приемных дочерей Мустафы Кемаля, ставшей первой в Турции женщиной-пилотом. Сегодня ее имя носит аэропорт в азиатской части Стамбула. Тогда же, в 1934 году, и сам Мустафа Кемаль обрел фамилию, которую прославил на весь мир, – Ататюрк. Никто более не имеет права носить это имя – такой здесь закон.

После знакомства с Дениз мы часто встречались с ней, чтобы за чашечкой тюрк кахвеси обсудить последние новости или просто поболтать ни о чем. Часто возвращались к теме Ататюрка и однажды отправились в тур по музеям его имени. По правде, все они были скучны и обычны: письма, документы, боевые панорамы… Но вот один, в который редко ступает нога туриста, мне показался весьма интересным. Особенно если учесть, что находился он в том самом месте, которое не так давно мне пришлось посетить по весьма необычному поводу, связанному с загадочной историей прародительницы детективов.

Оказалось, в том же отеле «Пера Плаза», известном такими прославленными постояльцами, как Агата Кристи, Альфред Хичкок, Эрнест Хемингуэй и многими другими, не мог не засвидетельствовать свое присутствие и любитель роскоши Мустафа Кемаль.

Едва придя к власти, он обустроился в одном из номеров (что-то наподобие штаб-квартиры), который до сих пор, как ни удивительно, закреплен за ним. Туда мы и направились однажды с моей веселой подругой Дениз. После смерти «отца всех турок», а именно так переводится фамилия Ататюрк, часть его вещей каким-то образом оказалась у личного водителя. Тот долго хранил ценные вещицы, а после решил удачно их продать и выставил на аукцион. Однако, к его великому удивлению, особого интереса к ним никто не проявил – никто, за исключением владельца «Пера Плаза», который выкупил все тридцать два предмета не торгуясь и разместил в номере 101. Как любительницу кулинарной тематики и старинных кухонных аксессуаров, меня привлекли кофейная чашка, приборы, чуть меньше – пижама и нижнее белье с монограммами… Но самым интересным объектом показался шелковый гобелен, который, по воспоминаниям современников, был подарен Ататюрку индийским махараджей примерно за десять лет до его смерти. На гобелене вышиты часы, которые показывают очень странное время: девять часов семь минут. Что это означало, я узнала гораздо позже.

Десятое ноября выпало на воскресенье. Мы все еще нежились в постели, хотя Амка давно ворковала со своими куклами в гостиной. И вдруг на мгновение мне показалось, что мир замер – и сразу после этого зловещего молчания раздался протяжный вой: длинный, тоскливый, задевающий все живое изнутри.

Стамбул превратился в единый протяжный гудок скорби: гудели машины, вдруг замершие на мостовых; гудели сирены проплывавших кораблей и барж по Босфору; и только люди молчали, выражая невероятно сильную, объединяющую волю народа.

Как только все стихло, я бросилась к телефону, который разрывался звонком. Это была Дениз:

– Вы не испугались? – взволнованно спрашивала она.

– Немного… – Я все еще была растерянна. – Что-то случилось? – В голове у меня кружились идеи о воздушной тревоге, потому что именно так по фильмам о войне мне представлялся вой сирены в блокадном Ленинграде.

Дениз собралась с духом и отважно произнесла:

– Сегодня в 9:05 перестало биться сердце Ататюрка. А в 9:07 умер его мозг.

После короткой паузы она добавила, что произошло это в 1938 году.

Я вспомнила таинственный гобелен с часами, который, получалось, предсказывал время смерти Ататюрка за десять лет до этого печального события.