Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Среди чукчей этого стойбища, которых насчитывалось около сорока, было пятнадцать или шестнадцать женщин [150]и почти столько же детей, занятых приготовлением пищи и установкой палаток. У каждого главы семьи есть слуги, которые присматривают за оленями и охраняют их по ночам от волков, которыми изобилуют эти места.

Одежда женщин очень примечательна. Он состоит из цельной оленьей шкуры, которая начинается вверху отверстием вокруг шеи и заканчивается внизу штанами ниже колен. Это одеяние надевается через шейное отверстие, и нет другого способа снять его, кроме как ослабить завязки, которые связывают его под подбородком, тогда оно мгновенно спадает с тела и оставляет женщину обнажённой. Неудобство такого одеяния легко представить, когда надо часто разоблачаться. Когда они путешествуют, то надевают поверх обычной одежды кухлянки, на ногах у них нет ничего, кроме сапог, сделанных из шкурок с ног оленя. Волосы у них тёмно-чёрные. Иногда они завязывают их сзади пучком, но чаще разделяют на лбу и заплетают двумя длинными косами по бокам. Уши и шеи женщин украшены разноцветными стеклянными бусами. В холодное время капюшон их одежды служит им головным убором.

Внешность их отнюдь не приятна; черты лица грубые, хотя нос не плоский, а глаза не запавшие, как у камчадалок. В этом отношении они похожи на них меньше, чем корякские женщины. Они также выше их ростом, но не стройнее. Толстая и объёмная одежды придаёт им довольно неуклюжий вид. В то же время они выполняют самую трудоёмкую работу, такую как разведение огня, рубка дров, доставка воды и другие, необходимые в домашнем хозяйстве. Эти заботы ложатся главным образом на пожилых.

Черты лица мужчин кажутся более правильными и совсем не азиатскими. Цвет лица у них, как и у женщин, очень смуглый, а одежда, сани, да и всё остальное точно такое же, как у кочевых коряков. Я воспользуюсь этим, чтобы описать их вместе.

Эти чукчи каждый год ездят в Гижигу. Они покидают свой край в начале осени и прибывают в этот острог только в марте. Как только их дела закончены, что требует всего нескольких дней, они отправляются в обратный путь, чтобы не упустить преимущества путешествия на санях, но редко достигают родных мест до конца июня.

Товары, которые они везут с собой, состоят главным образом из соболиных и песцовых шкур, а также ценнейшего моржового клыка. Взамен они получают котлы, табак, копья, мушкеты, ножи и другие железные орудия. Они ещё мало привыкли к мушкетам и почти не пользуются ими; но они очень искусны в стрельбе из лука и в обращении с копьём, они, таким образом, являются их главным оружием.

Как и все северные народы, они имеют поразительную склонность к пьянству. Их любовь к водке настолько сильна, что если вы однажды дадите им выпить, вы будете вынуждены повторять своё угощенье до тех пор, пока они не будут совершенно пьяны, иначе они сочтут себя оскорбленными и, вероятно, прибегнут к угрозам и насилию, чтобы добиться своего. Такие же непрестанные курильщики, как и коряки, они имеют такие же трубки и так же их используют.

Я решил продолжить свой путь на следующий день и, как только рассвело, отправился проститься с чукчами в их палатку, но духота и нездоровый воздух вскоре вынудили меня уйти. Расставание наше было очень задушевное; каждый по очереди обнял меня. Я надеюсь, что не ошибся в своих похвалах и не переоценил гостеприимности этого народа.

Мы выехали довольно рано, и проехали в тот день тридцать вёрст. Примерно на полпути я обнаружил на морском берегу балаган и юрту, где жила корякская семья, а через час после этого мы добрались до острога Парень.

Прибытие в Парень – История женщины из Гижиги – Вождь коряков хочет задержать меня – Отъезд из Пареня – Встреча с кочевыми коряками – Кто лучше предсказывает погоду? – Как я использовал компас – Ужасный ураган.

Эта деревня меньше, чем Каменное, но население в ней больше, а расположение лучше. Парень находится на реке с таким же названием, примерно в трех верстах от того места, где она впадает в Пенжинский залив, который в этом месте такой узкий, что в ясную погоду можно видеть от одного берега до другого.

Первым человеком, которого я увидел в деревне, была старуха-полукровка, поразившая меня своим печальным видом. То ли из сострадания, то ли из любопытства я тут же подошёл к ней. Я стал расспрашивать её о причине её горя, но она только громко кричала и рыдала. Но понемногу я уговорил её рассказать о своем несчастье.

Около двух недель тому назад она приехала из Гижиги с мужем, сыном и несколькими друзьями, чтобы навестить родственников в Парене. Застигнутые в пути одним из тех ужасных ураганов, в которых я уже раз двадцать чуть не погиб, путешественники сбились с дороги и потеряли друг друга. Отец и сын ехали в одних санях. Долго блуждая в поисках укрытия или хоть каких-то следов дороги, они в конце концов совершенно заблудились. После двухдневных поисков они были найдены погребёнными в снегу и умершими от холода. Их тела были совершенно заморожены, а поза свидетельствовала о том, что эти два несчастных существа, не в силах больше двигаться, обнялись, чтобы согреться, и так и умерли в объятиях друг друга. Женщина была более удачлива и нашла убежище на берегу реки, в пятнадцати верстах от Пареня, куда она со своими спутниками в конце концов добралась, изнурённая и полумертвая от горя. Она добавила, что во время этой бури не было видно ни неба, ни земли. Снежинки смерзались в воздухе и хлестали людей ледяным градом с такой силой, что не спасала одежда. Но что ещё более усугубляло страдания этой женщины, так это то, что она не могла вернуться к себе домой. Никто не собирался оказать её помощь, о которой она всех просила. Вспомнив об этом, она снова разразилась потоком слез. Я утешал её всеми словами, что подсказывало мне сострадание, но всё это была безуспешная жалость: я не мог помочь и расстался с ней с сожалением, что не способен как-нибудь облегчить её участь.

Пока я беседовал с ней, вокруг столпились жители деревни. Их староста по имени Ультитка, подошёл ко мне, чтобы пригласить на ночлег. Его недоброе лицо подтверждало всё, что я слышал о его вероломстве, и я дал понять, что не собираюсь останавливаться. Тогда он заявил, что невозможно достать мне собак и провизию до следующего утра. Причины, которые он назвал, ясно обнаруживали его недоброжелательность [151]и выдавали, как мне казалось, какое-то злой замысел. Решив ехать во что бы то ни стало, я ответил, что вполне могу обойтись без этого, и что никакие соображения не заставят меня остаться. Он притворился, что не понимает меня, и сослался на якобы ещё какое-то препятствие, глядя на меня в то же время со злой ухмылкой и не позволяя мне идти. Я чувствовал, что должен быть непреклонен, иначе придётся смиренно подчиниться любому требованию, который этот негодяй пожелает мне навязать. Всё это происходила на глазах всей деревни. По меньшей мере двести человек шумно теснились вокруг меня, то ли желая внушить мне страх, то ли понаблюдать за моим замешательством. В этой опасной ситуации я задумал обратиться к ним на русском языке, надеясь, что среди них найдётся кто-нибудь, кто поймёт меня и окажется менее неуправляемым, чем их вождь.