Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Моя речь была короткой, но решительной. Я настаивал на том, что я иностранец, что мне требуется их помощь, что я не заслужил худшего обращения своим отношением к ним и о той доброте, с которой ко мне относились их соплеменники на протяжении всего моего путешествия. Я добавил, что за исключением этого случая мне никогда не приходилось требовать помощи — мне оказывали её, не дожидаясь моего приказа, ещё до того, как я успевал выразить, в чём я нуждаюсь.

При упоминании слова «приказ» я заметил, что они посмотрели друг на друга с некоторым удивлением. По мере того, как моё обращение начало на них действовать, я становился все более убедительным и уверенным в себе. Затем, вынув вдруг из кармана свою подорожную и с недовольным видом устремив глаза на Ультитку, подал ему бумагу, заявив, что намерен выехать самое позднее через два часа. Эта неожиданная развязка привела его в замешательство. Он понял, что не может уклониться от исполнения моих желаний, не сделав себя преступником; а мандат коменданта был слишком официальным и внушительным, чтобы он осмелился не исполнить его. Поэтому он приказал немедленно собрать нужное мне количество рыбы, прося меня в то же время обратить внимание на малость её запасов, который я должен был ещё более уменьшить. Именно эта мысль, оправдывался он, заставила его чинить мне препятствия, так как он боялся, что я полностью опустошу их подвалы. Как я вскоре убедился, это была всего лишь отговорка, так как рыбы в хранилищах было с избытком.

Между тем, желая хоть как-то загладить свою невежливость или, может быть, желая заставить меня раскаяться в том, что я вынудил его открыть погреба с «последней рыбой», он предложил мне подождать в его юрте, пока мои люди делают необходимые приготовления к отъезду. Отказать ему означало бы проявить некоторую тревогу; а я, напротив, хотел окончательно убедить его в своей спокойствии. Кроме того, был час обеда, и, надеясь незаметно расположить к себе изменника, я принял его приглашение, предложив ему трапезу лучше, чем та, которую он мог бы предложить мне. Я последовал за ним с таким спокойным видом, будто чувствовал себя в полной безопасности. Однако, по правде говоря, я несколько забеспокоился, когда, дойдя до его юрты, обнаружил, что мне надо спуститься на сорок футов под землю. Такая большая глубина жилища полностью отдавала меня на милость его хозяина. Мои спутники не могли ни слышать меня, ни помочь мне. Я содрогнулся от собственной неосторожности, но отступать было уже поздно. Я был хорошо вооружён и готов защищаться в случае нападения.

Первой заботой Ультитки было посадить меня на почётное место, то есть в подобие алькова, отведённого для главы семейства. Оно был очень многочисленным, почти восемьдесят человек жили вместе с ним в этой юрте. Все они ушли, как только вошёл я, и оставались с моими людьми, так что я остался один против трёх или четырёх товарищей или родственников Ультитки, которые окружили меня, тычась носами почти мне в лицо. Полагая себя знатоками русского языка, потому что могли кое-как произнести несколько слов, они начали задавать мне множество вопросов, один глупее другого. Моё положение требовало от меня оставаться вежливым, и я отвечал им спокойно и точно. Я провёл таким образом целый час среди этих свирепых личностей, воистину способных внушить ужас, особенно их вождь [152]. Мой солдат всё не появлялся, и мне стало не по себе. Я сделал движение чтобы выйти, и коряки тут же встали передо мной. Один из них схватил меня за руку, заставляя сесть, и спросил, не хочу ли я сбежать. Я постарался выглядеть как можно более спокойно, но, признаюсь, сердце моё учащенно забилось. Я снова сел на свое место, и, несмотря на перемену, которую они могли заметить по моему лицу, ответил, что не думаю, что у меня есть какие-либо причины бояться их. Тогда Ультитка попыталась расположить меня к себе. Он клялся, что очень уважает меня, и что я нахожусь в полной безопасности. Его поведение, добавил он, могло бы дать мне повод подозревать его в чём-то, но он считал делом чести исправить ситуацию. Гордый тем, что его назначили судьёй в суд Гижиги [153], он слишком дорожил своей репутацией, чтобы позволить кому-либо дурно обращаться со мной в его присутствии.

Я уже понял, что этому приятелю лучше не верить, и считал, что мне повезло, что он не осмелился сделать то, что он мог и, вероятно, хотел. Поэтому я поспешил покинуть юрту под предлогом того, что мне нужно найти своих людей и дать им распоряжения насчёт обеда. Однако я не мог избавиться от этого коварного коряка. Он упорно продолжал сопровождать меня. Каждое моё слово, казалось, настораживало его. Не понимая русского языка, он тотчас же спрашивал о смысле того, что я говорил, и внимательно следил за всеми моими движениями.

Я нашёл своих людей занятыми обменом наших плохих собак на меха и предметы одежды из оленьей кожи. Жадность заставила их забыть о том, что я им говорил, об опасности, в которой они меня оставили. Я не стал, тем не менее, выказывать свое неудовольствие при свидетелях. Я вернулся в юрту в сопровождении Ультитки и двух солдат, которые тотчас же принялись готовить нам обед, а женщины помогали им мыть посуду [154]. С помощью водки хорошее настроение постепенно сменило страх и недоверие. Наша трапеза была очень весёлой, я часто старался подражать своим гостям в их громких взрывах смеха, так как единственное, что доставляло им удовольствие — это чрезмерное выражение чувств. Покончив с обедом, я послал одного из своих солдат приказать запрячь собак, часть которых состояла из свежего пополнения. Провизия была уже уложена, и через десять минут я был готов проститься со своими коряками. Они, казалось, были мною довольны; я не знаю, так ли это было на самом деле, но признаюсь, что был рад поскорее убежать от них.

Было только два часа пополудни, но я решил, что должен компенсировать вынужденную задержку в Парени, и потому сделал привал только через пятнадцать вёрст.

В этот день и следующий, 30 марта, не было ничего, о чём стоило бы писать. Мы пересекли множество небольших рек, на берегах некоторых росли редкие кустарники. После Парени мы отъехали от моря и больше не видели его до самой Гижиги, поэтому у нас не было никакой возможности добыть сухие дрова, которые мы раньше собирали на побережье. Это была значительная потеря, нам пришлось подбирать каждый замеченную веточку и бояться, что даже этот ничтожный источник топлива для костра может нас подвести.

Долгое время моей основной пищей была оленина. Каким бы вкусным ни было это мясо, и оно быстро надоедает. Но хуже всего было то, что её запасы стали истощаться. Мы едим мясо уже только раз в день; все остальное наше питание состоит из сушёной рыбы и тюленьего жира. В этот день я был очень доволен парой куропаток, которых мне удалось подстрелить, и которые были поданы к моему столу. Это было приятным разнообразием в утомительной монотонности моей ежедневной пищи.