Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Запасшись провизией, я выехал из Якутска 5 июля в час ночи. В северных широтах, как известно, в течение более чем недели промежуток между днём и ночью едва заметен. Поэтому восход солнца был уже близок, и вплоть до нашей первой остановки мы могли отлично видеть песчаные отмели, тянущиеся вдоль реки. Не всегда имея возможности избегать их, мои проводники, или, вернее, люди, которые тянули нашу лодку, постоянно просили нас присоединиться к ним и помочь перетащить её через отмели. Часто также, несмотря на огромную ширину реки, мы решали пересечь её на вёслах в надежде найти более лёгкий путь, но при этом течение отбрасывало нас назад иной раз на полверсты. На берегу кое-где всё ещё были видны большие льдины, и так будет продолжаться, как мне сказали, всё лето.

Я не буду писать о каждом дне нашего плавания. Подробности его утомительно однообразны и малоинтересны для читателя.

Плавание проходит от станции до станции и часто составляют тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят вёрст [272]. Читатель может представить себе труд тех несчастных, которые обречены на эту службу, то есть на перетаскивание лодок от одной станции до другой. На протяжении тысячи двухсот вёрст этим занимаются ссыльные и осуждённые за преступления. Тянут в основном лошади, но когда лодка садится на мель, человек помогает животным, и это самые трудное, что ему приходится делать. Единственное пособие, предоставляемое этим преступникам правительством — это небольшое количество муки. Также якуты, живущие по берегам реки, обязаны оказывать им поддержку, а в случае необходимости помогать людьми и лошадьми.

Многие из этих несчастных женаты; они ютятся со своими семьями в полуразрушенных избах, разбросанных по правому берегу реки. Однажды мне пришлось искать убежища от дождя в одном из этих жилищ; я выбрал самое многообещающее, но, войдя туда, был поражён его зловонной атмосферой; нет слов, чтобы описать ужасную картину нищеты, представшую перед моими глазами. Найти убежище в этом доме мне не удалось: дождь так хлестал из каждого отверстия в крыше, что через четверть часа я промок до нитки и предпочёл терпеть его в своей лодке.

Часы досуга этих осуждённых заполняют охота и рыбалка; их порочные наклонности не меняются, они всё так же руководствуются мотивами только выгоды или страха. При приближении лодки они всегда пытаются уклониться от своей тягостной службы. Не раз они проделывали этот трюк и с нами. Когда мы прибывали на станцию, на которой постоянно должны были быть наготове пять-шесть человек, появлялся только один; остальные прятались в лесу, и наши предыдущие проводники были вынуждены везти нас до следующей станции [273]. Я тем охотнее расплачивался с этими бедолагами, что, отпуская их, часто видел их ноги в крови.

Однажды они перехитрили нас весьма оригинальным образом. Как-то утром нам встретилась почтовая лодка, идущая вниз по реке; на вахте как раз стоял Голиков. Коварные негодяи попросили у него разрешения поменяться с нашими людьми. Они хорошо знали, как убедить его — говорили, что это для нашей же выгоды и тому подобное, так что он согласился. Желая сообщить мне о нашей удаче, он разбудил меня, но только для того, чтобы я стал свидетелем того, с какой скоростью наши злодеи уплыли прочь вместе с теми другими, бросив свой чёлн, привязанный позади нас. Досаду Голикова при виде этого зрелища вполне можно себе представить; он не знал, как оправдаться, так как нам пришлось самим тащить лодку до следующей станции; к счастью, она была не так уж далеко. Там всё ещё были люди, которые привели почтовую лодку, и два моих солдата быстро привлекли их служить нам. По-моему, их готовность подчиниться была вызвана главным образом угрожающим тоном Голикова; наше приключение настолько вывело его из себя, что он уже не мог сдерживаться. «Вы не знаете, — сказал он мне, — как обращаться с этими негодяями. Если бы я действовал, как вы, то нас бы оскорбляли на каждой станции, или мы постоянно попадали бы в неприятности, подобные сегодняшней».

Тем временем 14 июля мы прибыли в Олёкминск, не встретив по пути особых препятствий. Этот город, первый, который я увидел после отъезда из Якутска, находится в семистах или восьмистах верстах от него, хотя в расходах на провоз он оценивается только в шестьсот. Он расположен в устье реки Олёкма. Маленький, неряшливо построенный, ничего достойного внимания в нём нет. Мы пробыли там всего два часа.

Через несколько вёрст к нам подошла небольшой чёлн с одним человеком. Он предложил нам немного бересты, которую ободрал в лесу неподалёку; мои солдаты охотно купили её, чтобы прикрыть нашу лодку. Торговец был тунгусом, его семья жила на левом берегу [274]. Решив не упускать такой хорошей возможности поближе познакомиться с этим народом, я приказал причалить к правому берегу и, сопровождаемый Голиковым, сел в челнок тунгуса, который так же, как и я, был доволен визитом, который я собирался нанести его родным.

Меня поразила форма и лёгкость их лодочек, днища которых были, однако, настолько круглыми, что касались воды лишь небольшой поверхностью и поэтому были очень неустойчивы. Корпус их выполнен из реек, перекрещенных в виде решётки и покрыт берестой, сшитой и просмолённой. Концы лодки узкие и заострённые, для гребли используется двухлопастное весло.

Тунгусы приняли меня с ликованием: окружённый вниманием, тепло приветствуемый и обласканный, я не знал, как ответить на их дружеские слова. Молодой олень был убит и положен к моим ногам; делая этот подарок, эти добрые люди сожалели, что их бедность лишила их возможности и удовольствия быть ещё более полезными для меня. Я сам не мог быть очень щедрым, и я только выразил свою благодарность, оставив им кое-что из моей одежды.

Они живут почти так же, как кочевые коряки. Только их юрты меньше и покрыты берестой; другой разницы нет. У каждой семьи есть своя собственная юрта; главным предметом внутреннего убранства является маленький деревянный идол в человеческом облике; с огромной головой, он одет в их одежду и украшен кольцами, колокольчиками и другими металлическими предметами. Они называют его Святой Николай, намекая на святого-покровителя России.

Я уже описывал одежду тунгусов, а потому мне остаётся только рассказать об их характере, нравах и способах передвижения.

Они не такие рослые, как якуты, имеют запавшие глаза, плоский нос и широкое лицо, как у камчадалов. Они всегда гостеприимны; в их характере откровенность и добродушие. В религии они так же наивно доверчивы, как коряки, верящие во все нелепости идолопоклонства. Шаманы, как и везде, пользуются у них почтением и доверием: эти самозванцы правят людьми и внушают страх повсюду.