Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Кроме рыбной ловли [275]и охоты, которые в это время года заставляют их быть немного оседлыми, их основной заботой остаются их олени. Эти животные составляют всё их богатство и с лихвой расплачиваются за заботу о них. Они не только дают людям пищу [276]и одежду, но и послушны руке, которая ведёт их, они позволяют своим хозяевам, мужчинам и женщинам, садиться себе на спину и возить их быстрым шагом, куда им заблагорассудится [277]. Вместо того чтобы запрягать их в сани, как чукчи и коряки, они ездят на них верхом и управляют уздечкой, обвитой вокруг рогов. Седла украшены орнаментом, они такого же размера, как наши, но без стремян; и удерживается на спине оленя очень слабой подпругой, потому всаднику, чтобы не свалиться приходится действовать длинной палкой, которой он также погоняет своего «скакуна»; очевидно, это упражнение требует большого мастерства. Поклажу возят в небольших коробах из оленьей кожи, они прикрепляются к седлу и висят по бокам животного. На стоянках их расставляют вокруг юрт.

Наше плавание стало, наконец, более приятным, когда мы добрались до Пеледуя, большой деревни, жители которой — русские, происходившими от первых земледельцев Сибири, называвшихся «старожилами». Здесь я, наконец, освободился от опасных ссыльных, и теперь моими проводниками стали честные крестьяне, усердные и покладистые. Их поселения встречались чаще, и в них можно было хоть что-то купить. В каждой из этих деревень есть шесть человек, назначенных для содержания почтовой станции: это их обязанность и ничто не освобождает их от этой службы. Как и все русские крестьяне, они прикреплены к земле [278], платят те же пошлины казне и поставляют рекрутов. Урожая со своих полей недостаточно для пропитания в течение всего года, и они вынуждены запасаться покупным зерном. Рожь нигде не стоит так дорого, как в этих местах; она продаётся здесь по семьдесят-восемьдесят копеек за пуд.

Следующей деревней был Витим. Так как он похож на все русские деревни, то нет особой нужды его описывать; церквей здесь меньше, чем кабаков и трактиров.

По берегам Лены очень много птиц, их привлекают сюда комары и мошки, которых тут великое множество. Чтобы избавиться от гнуса, мы запаслись сухим конским навозом, из него мы устроили постоянный дымокур в нашей лодке; но ещё одно неизбежное неудобство на этой реке — это паразиты, которых она порождает; чем больше мы купаемся, тем сильнее они размножаются.

В четырёхстах верстах от Пеледуя мы проследовали мимо небольшого городка Киренска в устье правого притока Лены — реки Киренги. Среди домов, не представлявших ничего особенного, мы разглядели каменную церковь.

Берега стали шире и по большей мере песчаные, так что нас часто тянули лошади [279]. Верёвки, которыми нас тянули, были довольно тонкими, но это не тревожило меня; удовольствие от плавания расслабило нас, за что мы вскоре поплатились. Ночью 29-го числа лодка налетел на подводный камень, который мы не заметили в темноте. Верёвка от сильного толчка оборвалась, а лодку через минуту затопило; мы успели только выскочить в воду и вытащить её на берег, что потребовало всех наших сил. Я немедленно вскочил со своей шкатулкой на одну из лошадей и помчался за помощью. Деревня, где мне удалось её найти, была всего в четырёх верстах. В течение следующего дня лодка была починена, и на следующее утро мы продолжили свой путь.

Немного ниже села Усть-Кут мне показали большую солеварню, а за ней три медеплавильных завода [280].

4 августа наша лодка была повреждена во второй раз и снова спешно починена в этот же день. Был оторван руль, который постоянно ударялся о дно, а также что-то вроде киля, прикреплённого под днищем. После этого я без колебаний передал управление лодкой моему верному Голикову.

Мы сменили лошадей в Тутуре, которая находится в трехстах семидесяти верстах от Иркутска, и, пройдя мимо большого село Верхоленское, в два часа пополудни 5 августа прибыли в Качуг, где принято высаживаться, так как путь вверх по реке поворачивает здесь на север, да и сама река скоро перестаёт быть судоходной. В этой деревне путешественники пересаживаются на кибитки — русские четырёхколёсные экипажи [281], которыми управляют ссыльные, а иногда и буряты.

Между Качугом и Иркутском находится степь, населённая исключительно этими бурятами — племенем скотоводов, предположительно происходящих от татар, так сильно они напоминают этот народ. В их внешности есть что-то свирепое и дикое; они чрезвычайно склонны к воровству, и я видел, как одного из них арестовали за кражу скота. Их стада многочисленны и состоят из волов, коров, лошадей, но в основном из овец. Спешка и недостаток времени не позволил мне посетить их жилища и сделать более подробные наблюдения за их жизнью.

Мы ехали через горы, по ужасным дорогам, мой бедный Голиков то и дело вскрикивал от постоянной тряски нашей адской повозки, он вообще впервые в жизни пользовался таким способом передвижения. Наконец, оставив справа от нас Вознесенский монастырь, откуда уже виден Иркутск, мы подъехали к небольшой протоке, протекающей под стенами города и пересекли её, не выходя из кибитки. Там я был остановлен часовым, который вознамерился, согласно своим обязанностям, доложить обо мне губернатору; но удовлетворившись моим именем и должностью, которые я предоставил ему в письменном виде, он пропустил нас. Было около одиннадцати часов вечера 6 августа, когда я въехал в эту столицу Сибири, проделав от Якутска тысячу пятьсот девяносто четыре версты.

Прибытие в Иркутск – Торговля между Россией и Китаем – Барабинская степь – Приключение в степи – Прибытие в Томск – В Тобольске – В Екатеринбурге – Головные уборы черемисов – Город Казань – Несчастный случай – Нижний Новгород – Прибытие в Москву – В Петербурге – В Версале.

Я направился в полицейское управление, чтобы попросить ночлег. Квартирмейстер привёл меня в какой-то дом, хозяин которого, однако, не только не повиновался приказу, который был ему дан, чтобы принять меня, но даже не соизволил подняться со своего места, чтобы заявить о своем отказе. Я увидел, что офицер, раздраженный столь нецивилизованным поведением, был готов ответить за оскорбление власти. Но мне удалось его успокоить, и я попросил найти мне другое пристанище. Между тем о моем приезде и о том пустяковом унижении, которое я испытал, прослышал городничий, майор Долгополов [282]. Он тотчас явился на квартиру, в которой я едва успел поселиться, принёс тысячу извинений за то, что со мной так неприлично обошлись и так дурно устроили, и, несмотря на всё, что я мог сказать в пользу моей новой квартиры, заставил меня покинуть её и поехать с ним. Я не проиграл от этой перемены: ничто не могло быть более опрятным и элегантным, чем апартаменты, в которые он меня проводил. Это была анфилада комнат, прекрасно обставленных и украшенных фресками; но больше всего меня порадовало оказанное мне искреннее внимание, предвосхищавшее все мои желания.