Данико Ихошвили - Реальность человека 19 века. Мир прошлого из впечатлений и мнений современников

Когда Амру, полководец халифа Омара, взял приступом Александрию, он нашел в ней 4 000 дворцов, 4 000 бань, 400 мест для общественного увеселения и 12 000 садов. А это было далеко не такое цветущее для нее время, как при Птолемеях.

Знаменитая Александрийская библиотека, включавшая 700 000 томов драгоценных древних рукописей, помещалась большей частью при так называемом музеуме, – академии муз, всецело посвященной наукам и искусствам и составлявшей громадное отделение царских дворцов; в музеуме этом, основанном Птолемеем Сотером, не только были устроены обширные залы, крытые галереи, сады, фонтаны для бесед и прогулок обучавших здесь философов и их учеников, но и обеденные комнаты для них, и комнаты для отдыха, настоящая пританея мирным жрецам науки.

Меньшая половина всесветной библиотеки помещалась в другом, еще более славном святилище Александрии – серапеуме, находившемся в западной части города. Этот храм Сераписа возвышался на одном из холмов Александрии, среди громадного мраморного пьедестала, сходившего ста ступенями во все четыре стороны. Внутри его стоял колоссальный идол бога Сераписа, а кругом шли колоннады для прогулок, украшенные лучшими произведениями греческой скульптуры, залы громадной библиотеки и разные другие принадлежавшие к нему учреждения. Величественная красота этого храма приравнивалась современниками только к римскому Капитолию.

Для ловких европейских купцов, шкиперов и техников, разживающихся на счет африканской простоты, здесь смастерили два международных окружных суда и над ними, как высшую инстанцию, – международную судебную палату.

Не знаю, не учредят ли потом еще международный сенат с кассационным департаментом, или же роль его будет предоставлена для удобства и краткости процедуры пушкам английских кораблей, на которые уже не может быть ни кассации ( отмены приговора, – прим. ред.), ни апелляции.

Каждая великая держава имеет по два представителя в окружном суде и по одному в судебной палате, и каждый представитель оплачивается очень солидной суммой, падающей, разумеется, всецело на счет египетского казначейства.

Судя по всему, не думаю, чтобы они наживали чахотку от непосильной работы, тем более, что в Египте излечиваются даже и старые чахотки, а почтенные международные судьи, сверх всего прочего, имеют еще ежегодно три с половиной месяца отпусков, когда они могут разъезжать по всяким Римам, Парижам и Лондонам и проводить там дни в свое полное удовольствие.

День был обычный египетский, то есть безоблачно синий, яркий и жаркий. Но от утреннего дыхания моря неслась освежающая душу прохлада.

За городом мы проехали мимо нового дворца хедива, третьего по счету в одной только Александрии; – он построен в виде феодального замка, что, по-моему, довольно уместно, при соседстве европейских кораблей, и вполне сообразно с патриархальными отношениями египетского владыки к своим черномазым подданным.

Местность по дороге к Рамле и около Рамле – глубоко историческая. Тут развалины так называемых бань Клеопатры, тут и место римского стана, тут и катакомбы первых времен христианства. Каждый фундамент новостроящегося дома открывает какие-нибудь любопытные останки далекого прошлого.

Но все это уже целые века похоронено в песках. Рамле и значит по-арабски «пески». На этих песках, низкого и ровного как скатерть, морского берега, европейцы несколько времени тому назад стали строить свои загородные дома и провели к ним, разумеется, ветвь железной дороги. Теперь этот недавно пустынный уголок, беззащитно открытый припеку солнца, стал сплошной корзиной цветов и деревьев, зарос тенистыми рощами, застроился очаровательными виллами. Синяя освежающая зыбь моря колышется прямо над их плоскими крышами, уставленными вазами, украшенными мраморными решетками. Белые дома Александры тоже вырезаются в самой недалекой дали, вместе с живописным маяком своим, вместе с громадными террасами Рас эль-Тина и парусами кораблей на этом густом синем фоне.

Улица Каира

David Roberts R.A., S. Haghe

Целые сплошные рощи высоких пальм провожают железную дорогу справа, в то время как слева от моря она проходит мимо длинного ряда утонувших в тропических садах прелестных дач, едва не задевая беломраморных решеток и ступеней их тенистых балконов, с которых без труда можно перешагнуть на любую площадку вагона.

Страна древних египтян начинает мало по малу расстилаться кругом нас со своими бесчисленными каналами, плотинками, оросительными колодцами и деревушками. Плоско, низко, однообразно и здесь на сухой земле, как и на стоячих водах Мареотиса… Но это однообразие кишит внутренним богатством. Эта прозаическая гладкая бурая почва – настоящее золото. Все это неистощимый тук Нильских осадков, дающий по три жатвы в год, каждая в три раза обильнее нашей. И где ни копни – всюду вода. Поля изрезаны перепутанной сетью борозд, канавок, каналов, и всякая борозда и канавка полны воды, хотя в воздухе стоит густой тучей сухая пыль. Вдоль каналов насыпаны высокие плотины, разветвляющиеся и перекрещивающие друг друга. Они не заливаются наводнением Нила и служат тогда единственными путями сообщения. Из земли то и дело торчат огромные черные колеса, наполовину скрытые в колодцах. Они черпают в свою пустую внутренность воду колодца и выливают ее потом, поднявшись наверх в подставленные колодцы, из которых она распределяется по бороздам и канавкам целого поля.

Пара голых буйволов или серых быков ворочает скрипучий, кое-как сколоченный громоздкий привод, крутясь почти на одном месте. Если бы вместо этих патриархальных колодцев времен Моисея устроить что-нибудь легкое и удобное, выработанное современной механикой, то, конечно, один крошечный ослик мог бы вытягивать ту ничтожную тяжесть воды, над которой теперь до измору трудятся две здоровенных скотины.

Колеса и приводы этих полевых колодцев торчат по несколько единиц на каждом небольшом участке, будто ветряные мельницы в наших малороссийских слободах. Они постоянно в ходу, даже теперь, когда еще не наступила настоящая летняя жара. Их скрип и грохот, тяжкое оханье их ослабевших деревянных суставов, всплески и шлепанье выливающихся ковшей долетают до нас даже издали, несмотря на шум поезда. Поля тут обработаны и засеяны тщательно, как огород. Ячмень и пшеница из золотых уже стали белыми, хотя всего еще апрель на дворе. Первая жатва во всем разгаре. На этой мягкой илистой почве хлеб не жнут и не косят, а «берут» прямо руками, как коноплю и замашку на наших жирно удобренных конопляниках. «Взятый» ячмень складывается в плоские кучки, не связываясь в копны, и вытаптывается на этом же месте волами и верблюдами. Это и есть египетская молотьба. Тут сеется, однако, не один хлеб, а много клевера и разных других трав, овощей. Вообще это не поле, а скорее громадный огород, поливаемый и обрабатываемой прямым трудом рук. Пашут тут на буйволах тяжелыми неповоротливыми плугами, какими, наверное, пахали еще при Сесострисе, так медленно и лениво, что пахота нашего хохла, приводящая в отчаяние хозяйственное сердце нетерпеливого и проворного москаля, показалась бы здесь необыкновенно энергичной и, пожалуй, даже суетливой.