Адам Водницкий - Провансальский триптих

Площадь между амфитеатром и церковью Нотр-Дам-де-ла-Мажор, а также прилегающее к амфитеатру пространство, как ни странно, своего запаха не имеют, но в середине дня с северо-востока, из Монмажура и с холмов Фонвьея, прилетает запах тимьяна, известняка, а может, и сосен со склонов Малых Альп.

Когда спускаешься по узким улочкам к Кавалерийским воротам, создается впечатление, будто все эти запахи — фоновые, как музыка к театральному спектаклю, — объединяются с пятнами света, тенями, пляшущими на стенах, голосами, шумом автомобилей в некое гармоничное целое — аудиовизуально-обонятельное многоголосие.

Запахи меняются в зависимости от времени суток, от времени года: они острее в погожий летний день, но стерты, будто затуманены, зимней серостью, — и все равно свои, родные… Конечно, можно их не замечать, они не навязываются; но можно и открывать — не спеша, один за другим. Все вместе — и те, что из Ла Рокет, и те, что с центральных улиц, и те, что с набережной Большой Роны, — они составляют запах города, единственный, который не перепутаешь ни с каким другим.

Есть, впрочем — пусть и знакомые — опасные запахи, предвещающие безумие. Когда ветер с севера приносит резкий запах с бумажной фабрики в Бокере, обычно через день-другой на город обрушивается мистраль. Жителей охватывает беспокойство, прохожие на улице понимающе переглядываются, качают головой: они знают, чего вскоре ждать. Неместные задирают голову, глядят недоверчиво: небо, как всегда, прозрачное, безоблачное; солнце — ярко-желтое, как лютик. Ветер налетает внезапно со стороны Тараскона, ударяет по городу с силой скорого поезда, покрывает пеной, будто клочьями нечесаной овечьей шерсти, воду в излучине реки, гоняет по улицам и площадям сухие листья, бумажки, траву, взметает клубы пыли. Холодные порывы гнут деревья, срывают со стен побеги глицинии и пассифлоры, сбрасывают с подоконников горшки с цветами, переворачивают столики и стулья на террасах кафе. В воздухе среди листьев и песчинок порхают сорванные с веревок рубашки, трусы, лифчики, полотенца. Город пустеет. Немногочисленные прохожие бегут к поспешно закрываемым воротам, прячутся за оградами, птицы и ящерицы укрываются в щелях между камней, кошки ныряют в подвалы, пчелы возвращаются в улья. Ночью слышны сигналы карет «скорой помощи», которые, включив синие маячки, с воем мчатся на вызовы: инфаркты, инсульты, неудавшиеся самоубийства, приступы безумия…

Вспоминается описание бури над городом в «Коричных лавках» Бруно Шульца:

На небе ветер выдул холодные и мертвые цвета, медно-зеленые, желтые и лиловые полосы, далекие своды и аркады своего лабиринта. Крыши под небесами, черные и кривые, стояли в нетерпении и ожидании. Те, в которые вступил вихорь, восставали во вдохновении, перерастали соседние домы и пророчествовали под взвихренным небом. Затем они опадали и унимались, не умея долее удержать могучее дыхание, летевшее дальше и наполнявшее все пространство шумом и ужасанием. И другие еще восставали, вопия в пароксизме ясновидения, и благовествовали.

Огромные буки у костела стояли с вознесенными руками, словно свидетели невероятных откровений, и кричали, кричали.

А в отдаленье, за крышами площади, видел я брандмауэры — нагие торцовые стены предместья. Они карабкались один на другой и росли изумленные и оцепеневшие от ужаса. Далекий стылый красноватый отблеск красил их поздними красками [320] Перевод Асара Эппеля. .

Мистраль дует три, пять или семь дней (число всегда нечетное) и заканчивается столь же внезапно, как начался. После бури город на день-два утрачивает свой запах. Ветер оставляет только запахи разбитой керамики, скованной морозом травы, сухих камней из долины Кро и речной воды. Собственный возвращается медленно — сначала в районы, отдаленные от реки, потом на улицы и во дворы центра, наконец на улочки Ла Рокет. Город вновь обретает свою душу, свою индивидуальность.

Сейчас, когда я далеко, когда город мне только снится, запах этот проникает в мою память; закрыв глаза, я будто вижу его: мгновение, и он исчезает в темноте, а потом является вновь. Когда ностальгия становится нестерпимой, можно призвать его и не отпускать. Бывает, я о нем забываю, но он всегда где-то поблизости, не отступает, ждет. Я впитываю его, удерживаю, как запах близкого существа, как воспоминание о необыкновенных минутах, которые — милостью богов и людей — мне дано было пережить.

8 сентября, понедельник

По этому городу я уже много лет хожу как по своей квартире; кажется, я знаю его вдоль и поперек, со всеми закоулками, тупиками, проходными дворами, сводчатыми порталами, очертаниями крыш, знаю угол наклона улиц, знаю, как ложатся тени в полдень, какого цвета свет в разное время дня; мне знакомы сочетания закрытых и приотворенных ставен на другом берегу Роны, напоминающие невмы в табулатурах Гийома де Машо [321] Гийом де Машо (ок. 1300–1377) — французский поэт и композитор; важнейшая фигура эпохи Ars nova; невма ( др.-греч. ) — форма музыкальной нотации, оперирующая рабочими элементами музыкального инструмента (клавишами, струнами, ладами); табулатура — распространенные в эпохи Возрождения и барокко системы нотации для таких инструментов, как орган, клавесин, лютня и гитара. , и сложные геометрические узоры трещин под ногами, кажущиеся готовыми графическими изображениями, которые остается только перенести на бумагу с камней прибрежного бульвара. Но это лишь поверхностное знакомство. Арль, в сущности, не один, а два города: внутренний и внешний, тайный и явный, волшебный и реальный; на каждом шагу что-нибудь тебя поражает, и, чтобы разобраться во всем этом, необходимо пустить в ход воображение.

Реальна только половина, а то и меньшая часть Арля; другая его часть, будто мираж над болотами Камарга, — более или менее смутно маячащая в пространстве воображения картина. Чтобы проникнуть туда, нужно научиться улавливать исходящие из глубины земли и времени сигналы (такой способностью бывают наделены от природы лозоходцы, медиумы, парапсихологи) — тогда под сетью улиц обнаружится другая, неведомая, сеть: иначе расположены площади, не туда ведут некогда исхоженные, ушедшие под землю дороги. Протоптанные человеком пути наделены какой-то несокрушимой силой, они пробиваются сквозь время и землю, сквозь корни, камни, асфальт; доверься им, и они поведут тебя не хуже, чем навигатор GPS, прикажут останавливаться на давнишних перекрестках и, осмотревшись, сворачивать или идти дальше, но не куда глаза глядят, а в указанном направлении. Так тебе откроется город, которого нет.

Прогулку можно начать от каменного обелиска с римского ипподрома, установленного в честь Людовика XIV на бывшей Королевской площади (ныне, конечно же, площадь Республики). Путь недолог; для начала надо, словно сквозь заколдованное зеркало, пройти через портал мэрии под полукруглым сводом — чудом каменотесного искусства, — затем повернуть налево, через полсотни шагов направо, в коротенькую улочку Du Palais (Дворцовую), остановиться на углу площади Форума (бывшей площади Людей) и попытаться будто воочию увидеть — несмотря на ярмарочную суету, толпы американских и японских туристов, цветные фонарики, запахи пиццы, звяканье столовых приборов — некогда располагавшийся на этом месте форум во всей его величественности. Задача очень и очень нелегкая. Ни сохранившиеся под площадью фрагменты подземных портиков, ни две коринфские колонны с остатком архитрава, встроенные в фасад гостиницы Nord-Pinus , не дают об этом представления.